— Почему вдруг? Что им этот мост так понадобился? — прошептала Лиза — не потому, что боялась, будто их кто-то подслушает, просто известие оказалось таким поразительным, что у нее даже голос сел.

— Да все очень просто. Позавчера в ста километрах отсюда был взорван еще один мост — железнодорожный. Партизаны хотели пустить под откос эшелон с боеприпасами, однако взрыв произошел чуть раньше, мост рухнул буквально за пять минут до того, как на него въехал эшелон. Тот успел остановиться. Железнодорожный путь восстановить пока не удалось, однако чуть ниже по течению гитлеровцы навели понтонную переправу, перегнали туда колонну грузовиков, перегрузили боеприпасы на грузовики — и они сейчас идут в Мезенск. Здесь они будут когда, неизвестно, завтра, кажется. Баскаков не говорил точно. К этому времени мы должны осмотреть мост и решить, где именно нужно заложить взрывчатку.

— А как ее потом взорвать? — спросила Лиза. — Про кислотные мины мы уже говорили…

— В этом я не силен, — пожал плечами Петрусь. — Баскаков опытный подрывник. Это его забота. А моя — добыть документы для перехода моста. Мы с ним должны сегодня в полдень пройти там — я его буду сопровождать как статистика. Но я потребую, чтобы мы взяли тебя с собой. Я раздобуду справку и для тебя. Ты перейдешь мост — и отправишься дальше. Я не позволю Баскакову тебе помешать!

— Погоди, — непонимающе повернулась к нему Лиза, — а ты?! Разве ты не пойдешь со мной?!

— Я не могу дезертировать, — угрюмо ответил Петрусь. — Понимаешь? Я мужчина, я не могу!

— Да почему дезертировать, ты что? — пробормотала она в ужасе, хватаясь за него, но понимая, что он выскальзывает — не то что из рук ее, нет, но из ее жизни. — Там, за линией фронта, ты можешь в армию пойти, ты еще больше пользы принесешь!

— В армию меня не возьмут, — покачал головой Петрусь. — К стенке поставят, что да, то да. Женщине затеряться проще… Кроме того, я не хочу воевать за Советы. Я за Россию — тут. За Советы — там. Понимаешь? Вижу, что нет… Короче, я решил: помогу тебе спастись, но сам останусь.

— То есть я для тебя вообще ничего не значу, так, что ли? — пробормотала Лиза, не слыша себя, не понимая, что говорит. — Ты не любишь меня, если хочешь остаться!

— Я могу сказать, что ты не любишь меня, если хочешь уйти без меня, — буркнул Петрусь. — Но это все пустые разговоры.

— Я ухожу, потому что хочу жить! — с рыданием выговорила Лиза.

— Как будто я не хочу, — угрюмо ответил Петрусь. — Но говорю же — это пустое! Хватит. Поспи хоть немного, уже рассвет.

Лиза закрыла глаза. Слезы сначала копились под сомкнутыми ресницами, потом пролились на щеки, сбежали к ушам, мочили волосы, подушку. Она старалась не всхлипывать, как вдруг Петрусь обнял ее, прижал к себе:

— Не разрывай мне сердце. Если бы я мог заплакать!

И вдруг оттолкнул ее, вскочил, кинулся к двери, распахнул.

— Показалось, там кто-то стоит. Показалось…

Он стоял над Лизой, глядя на нее сверху. Потом потянул с нее одеяло:

— Пусти меня к себе. Попрощаемся. Что бы ни случилось с нами, может, не увидимся никогда, век буду Господа благодарить, что ты есть у меня… что ты у меня была!

Нижний Новгород, наши дни

— Привет, — сказал этот тип, — ну так что?

— А что? — вызывающе спросила Алёна.

— Вы-то зачем во все это ввязались?

— Случайно, — ответила она, усмехнувшись, потому что это была чистая правда. — Слушайте, спорим, я знаю, как ваша фамилия?

— Ну?

— Григорьев.

— А вот и нет, — злорадно сказал черноглазый. — Но вы все равно почти угадали. Моя-то фамилия — Карнаков, Эдик Карнаков, а вот жена моя — Григорьева.

— Ясно, — кивнула Алёна, — вы потомки Валентина Григорьева, брата Елизаветы.

— Моя жена — его внучка, дочь его сына, — уточнил Эдик Карнаков. — А вообще все это отношения к делу не имеет.

— Да отчего же? — удивилась Алёна. — Конечно, имеет. В этом все и дело, по-моему. Одного не могу понять, неужели вы всерьез всю эту историю с похищением журналисток затевали?

— Да попугать мы их хотели, — с досадой ответил Эдик. — Попугать, не более того. Так и так мы их отпустили бы, а тут вы влезли. Ну зачем?! Ваше какое дело вообще?

— Я влезла? — удивилась Алёна. — А за каким чертом ваш этот Москвич влез в мою квартиру?

Эдик Карнаков скривился, как от зубной боли.

— Господи боже, ну какой черт вас принес тогда на площадь Горького? — чуть не взвыл он. — Какого черта вы такая глазастая оказались? И какого черта палите из газовиков в первого попавшегося человека?!

Как-то слишком много чертей, подумала Алёна и на всякий случай коснулась груди там, где под свитером прятался крестик. Береженого, знаете ли, Бог бережет!

— Вы не ответили на мой вопрос, — напомнила Алёна. — Насчет ночного гостя.

— Он просто приходил вас предупредить о невмешательстве, — изящно выразился Эдик. Он был вообще-то симпатичный парень лет тридцати пяти, и такие витиеватые выражения ему вполне шли.

— Предупредить? — повторила Алёна. — Или попугать?

Эдик пожал плечами:

— Это уж как вышло бы.

Обаятельный парень, даже откровенный цинизм ему к лицу.

— Слишком много суеты, — сказала Алёна. — Слишком много! Слишком все тяжело делалось, грубо, без изящества.

Эдик снова скривился.

— Я что? — сказал он брезгливо. — Всем распоряжается мой тесть. Колька Москвич — его племянник двоюродный, со стороны жены.

— Ну прямо коза ностра! — восхитилась Алёна. — Все по-семейному. Даже террористов и боевиков нашли в своих собственных рядах. Вот как хорошо, и платить никому не надо, всё в дом, всё в дом… Приятно видеть такую трогательную заботу о прославлении памяти своей родственницы. Ваш тесть спонсирует этот музей?

— Ну да, — отозвался Эдик.

— Что ж, неужели это дает ему какие-то дивиденды?

— Он человек старой закалки, хоть и удачливый предприниматель, — пояснил Эдик. — Для него громкое имя и слава Елизаветы Петропавловской, его тетушки, важнее денег. И он не намерен никому позволить эту славу опорочить.

— Правда?! — восхитилась Алёна. — Так все эти криминальные… ну ладно делать оскорбленное лицо, давайте называть вещи своими именами! — криминальные разборки нужны исключительно для поддержания своего громкого имени и славы тетушки Лизы?

— Ну да…

— А как насчет переименования улицы Школьной в улицу имени Елизаветы Петропавловской? — как бы между прочим спросила Алёна.

Эдик несколько дернулся: