— Конечно. Это была ее связь, Лизочки, — сказал Петрусь. — Мы-то его не знали, только пароль на крайний случай. По этому паролю мы сегодня и поняли, кто к нам пришел. Когда Лизочка перестала на связь с партизанами выходить, они решили, что мы тут все погибли, но узнали про убийство фон Шубенбаха — и поняли, что кто-то в городе действует. И Баскаков сам пошел проверить, остался ли кто-то из нас в живых.

— Понятно, — усмехнулась Лиза. — Алекс Вернер про рекламу говорил, помнишь? А отец Игнатий хотел дать знать партизанам, что подполье осталось. Ну вот все так и вышло.

— Да. Но ты рассказывай, что и как дальше было, — сказал Петрусь.

— А что рассказывать? — передернула она плечами. — Я не героиня, это я тебе точно говорю. Я ненавижу фашистов, но и к советской власти, знаешь, спокойно отношусь. Мне все равно, есть она или нет. Мама рассказывала, как было раньше, до Советов. Спокойная буржуазная страна — вот чего бы я хотела для России. Но это не ее судьба… Ладно, пусть будут Советы — но только мирные. Мирные! Я боялась войны! Я не хотела сражаться в партизанах, в подполье, где угодно. Я хотела вернуться в тыл. Я сказала об этом Баскакову. Он засмеялся и ответил, что для этого надо перейти линию фронта — всего-навсего. Показал на карте, где она находится. Рассказал, как до нее дойти. Добраться до Мезенска и пересечь мост через Святугу. Дальше идти от села к селу… Если повезет, можно дойти.

— Ты что, всерьез?! — почти с ужасом спросил Петрусь. — Всерьез весь этот цирк?!

— Ну да, а что? — глянула на него Лиза. В комнате становилось все светлей, и она отчетливо видела слабую насмешку в уголках его губ. Глаза его темно, странно мерцали, и она вдруг подумала, что такие глаза, наверное, должны быть у ангела смерти. Прекрасные, нечеловеческие глаза. Глаза человека, который не создан для счастья и долго не проживет…

О нет, глупости! Пусть он живет долго, пусть сводит с ума женщин, как свел ее, пусть занимается своей химией, ну а если ему все же суждено погибнуть, пусть они погибнут вместе с Лизой, пусть свет его глаз будет последним светом, который она увидит!

— Да если бы это было так просто, тут, в тылу у немцев, никого бы не осталось, наверное. Все бы ушли от войны. Хотя, — тут же осадил Петрусь сам себя, — хотя не знаю. Я бы не ушел. Может, это и не цирк… женщина там пройти может, где мужчина на первом же шаге убит будет. Лизочка ведь перешла же фронт, правда, с той стороны, по заданию советского командования. Почему не пройти обратно?..

— Ну вот видишь! — обрадовалась Лиза. — И мне это запало в голову. А Баскаков начал меня стыдить. Боже, сколько всякой фальшивой мути он вылил на мою голову! Он почему-то думал, что на меня подействуют всякие красивые слова насчет того, что я должна непременно погибнуть во имя победы нашей советской родины. Я говорю: ну вот ты сам и погибни! Обвяжись гранатами и иди на танки. Или с взрывчаткой — на какой-нибудь мост или, я не знаю, на военный объект. Но меня не трогай. Я женщина, я жить хочу. А он снова и снова про долг, про родину, про все такое. Мы страшно поругались, когда я ему однажды сказала, что ради той России, о которой мне мама рассказывала, я бы, может быть, и могла бы пожертвовать жизнью, но только не ради Советов. Я думала, он меня убьет от злости! А потом начал тянуть меня в постель. И я сказала, что сначала пойду искупаюсь. И пошла к озеру. А от озера кинулась в сторону той тропы, которая вела в город. Но я заблудилась, я по берегу слишком большой крюк сделала и вышла из лесу как раз напротив пляжа, где в тот день купались немцы. Я их увидела… а я в лесу уже почти целый день блуждала. Устала и уже поняла, что в халате и тапках, без еды далеко не уйду. Мне нужны были одежда, обувь, документы. Я долго из кустов присматривалась к людям, потом подумала, что мне нужно перебраться к купающимся и украсть чьи-то вещи. Мне казалось, это будет нетрудно. Наверное, я тебе очень наивной кажусь, но, знаешь, меня эти двое, Фомичев и Баскаков, просто с ума свели. Я их так ненавидела, что мне вообще все равно было, только бы от них избавиться, только бы к ним не возвращаться. Я боялась, что если еще останусь на той стороне, то они меня найдут и снова приволокут в лесной домик. И я решилась. Сначала все было хорошо. Я тихо-тихо спустилась к воде — и поплыла к пляжу, иногда ныряя. Я хорошо плаваю, под водой тоже могу. Но то ли я перенервничала, то ли что, но уже около пляжа у меня вдруг ногу свело. Я только крикнула от боли — и начала тонуть. Меня спасли Шубенбах и Вернер. А потом прилетел самолет, начался обстрел, я увидела умирающую Лизочку… Ну и дальше ты знаешь.

Он молчал.

— Роман какой-то, — пробормотал спустя некоторое время. — Честное слово, роман!

— Ты что, мне не веришь?! — испугалась Лиза.

— Да почему же? Верю. Я за войну такого навидался, столько узнал о людях… всякое бывает. Я тебе верю, конечно! Сволочь Баскаков… убил бы его! Но что же теперь делать?

— Давай уйдем! Давай уйдем, пока они еще спят! — горячо схватила его Лиза за руки. — Прямо вот сейчас вылезем в окно и пойдем к мосту. Мы вместе перейдем, ты меня будешь как будто конвоировать. Нас никто не остановит. А если остановят, ты скажешь… я не знаю, мы что-нибудь придумаем! Главное, перейти мост! Правда, у нас денег нет…

— Деньги ерунда, — отмахнулся Петрусь. — Здесь хранятся кое-какие вещи из вещей, которые были заложены в ломбарде, да так и не выкуплены. Медальон — помнишь? Я его тебе отдам, и еще кое-какие мелочи.

— Ты что? — уставилась на него Лиза. — Отец Игнатий ничего мне не даст, ты что — украдешь? Ради меня?

— Ну, — буркнул Петрусь. — Ради тебя. Я хочу, чтобы ты ушла, чтобы спаслась, а без денег пропадешь. И не будем больше об этом говорить. Сейчас немцы перерегистрацию сельских жителей затеяли. Что-то вроде переписи. Они же порядок любят, у них все по ранжиру, статистика — это для них главное! Ну и наши полицейские водят по селам статистиков, охраняют их. Я могу сказать, что ты такой статистик. У них повязки на рукавах и папки черные клеенчатые… я смогу это раздобыть, у меня знакомый работает в статистическом отделе гебитскомиссариата. Только на это время нужно, хотя бы до полудня.

— Нет, мы сейчас должны уйти! — так и тряхнула его Лиза. — Сейчас, сию же минуту! Иначе они нас прикончат, они нас не выпустят! Они придумают что-нибудь такое же кошмарное, как взрыв «Розовой розы»… Захотят, чтобы мы твоими кислотными минами подорвали мост, или склады, или…

— Они хотят, чтобы мы подорвали мост, — угрюмо сказал Петрусь. — Но ты не бойся. Все это не так просто. Я уже не говорю о том, что кислотные мины тут не помогут. Их нужно где-то оставить, спрятать где-то, потому что никто не может точно сказать, когда кислота оболочку проест и прольется на взрывчатку. Если людям слишком долго носить готовые кислотные мины, они взорвутся, причем даже знать не будут, как и когда это произойдет. Нет, Баскаков хочет, чтобы мы с тобой мост как следует оглядели и прикинули, есть ли возможность туда принести — и куда именно! — большое количество взрывчатки. Причем где-то посредине моста ее нужно спрятать, понимаешь?