Проклятый подарок Авроры - Елена Арсеньева

Далекое прошлое

Он возвращался счастливым и гнал коня во весь опор. Бабушка, конечно, не могла приехать в Гельсингфорс[1] из своего отдаленного имения, чтобы побывать на свадьбе внука, вот он и решил ее порадовать, навестить — а заодно получить благословение от единственного родного человека. Порадовал, получил, теперь надо спешить. День венчания уже назначен. Совсем скоро Карл Маннергейм, богатый и знатный швед, отпрыск знатного рода, станет мужем прекрасной, прекраснейшей Авроры Шернваль, дочери покойного выборгского ландсгевдинга, то есть губернатора, Карла Юхана Шернваля, падчерицы видного выборгского сенатора и юриста Карла Йохана фон Валлена. А впрочем, Карл знал, что искал бы руки и сердца Авроры, будь она даже простой крестьянкой и живи не в роскошном доме в Гельсингфорсе, а какой-нибудь невзрачной деревушке — вроде тех, которые он миновал в своем стремительном пути по мерзкой, расквашенной от дождей, заваленной сучьями и коряжинами дороге. Он отдал бы жизнь за нее, за ее любовь!

Переняв поводья одной рукой, он стиснул другой в кармане чудесную резную табакерку — подарок невесты с миниатюрой на крышечке: ее портретом и инициалами — АШ.

Конь вдруг оскользнулся, Карл уронил поводья, не удержался в седле и тяжело ударился оземь.

Через несколько часов на него набрели два крестьянина, которые услышали в лесу тоскливое ржание коня.

— Куда ж это он так гнал, страдалец? — простонал один, глядя на мертвого всадника.

— Ой, жалостливый, гляньте на него… — фыркнул его спутник.

— А чего ж его не пожалеть, Федот? Молодой, красивый, жить бы да жить, кабы не эта коряжина. Вот так несся сломя голову — и принесся. А там, может, матушка ждет, а то и девица-красавица в окошко глядит: где ты, мой суженый? А суженый — вот он, с проломленной головой на дороге лежит.

— У всякого судьба своя, хватит тебе причитать, Климка, — оборвал его Федот. — Ты вот что… коня расседлай да в табор сведем его. Мол, по дороге мчал, знать, от какого-то табуна отбился. Цыгане, конечно, народ воровской, настоящую цену не дадут, да ладно, хоть какие-то деньги. К себе ж на двор привести его мы не сможем, верно? Пойдут расспросы: чей да откуда… Привяжутся, глядишь, донесут, понаедет полиция — не отмоешься вовеки. Еще и скажут, что мы этого бедолагу уходили. Поди докажи, что сам он упал!

— Так ведь ежели тело мертвое отыщут, все равно станут искать виновных. А цыгане возьмут да и скажут, мол, крестьяне из Ивановки им коня приводили. И скрутят нас, и в каторгу!.. Нет, пошли лучше подобру-поздорову! — засуетился Клим.

— Глупый ты, брат, глупый да трусливый. Сними седло, сними уздечку — да в воду. Коня цыганам сведем. А этого… раба Божьего… и его в воду, на глубину на самую. Поди набери камней, насуем ему в карманы, чтоб не всплыл. Погоди, дай-ка я в карманах для начала пошарю. Ох ты… а это чего?

— Коробушка с табаком, а камни-то, камни какие… — восхитился Клим. — И личина на крышечке… И впрямь девица! И впрямь красота несказанная! Положи на место, Федот. Ладно, конь, но коробушка заветная… с любовью даренная. Положи. Грех это!

— Не мели ерунды, — сурово буркнул Федот. — Ему уж теперь все равно, а нам с тобой деньги позарез жизни нужны. Тебя от рекрутчины откупим, а я… а я женюсь теперь! Ему-то, страдальцу, теперь уже все равно! Ну, чего стал?! Расседлывай коня, чего на личину уставился? Не про тебя честь! И не горюй о ней: одного похоронила — другой сыщется. На такую красоту господа небось летят как мухи на мед! Поплачет — да и успокоится.

Нижний Новгород, наши дни

Иногда главное — не оглядываться. Так советует народная мудрость! Возьмите какую хотите сказку — непременно герой должен идти вперед, а назад посмотреть — ни-ни! Или вспомним Орфея. Его же предупреждали: когда поведешь Эвридику из Аида, ни в коем случае не оборачивайся! Однако он обернулся — ну и вот вам результат: лишился навеки Эвридики, а потом и сам погиб, растерзанный менадами. А ведь кто знает, как бы сложилась его судьба, если бы он не оглянулся тогда, уходя из Аида?! Главное, предупреждали ведь! Нет, как об стенку горох…

А вот Алёну Дмитриеву никто не предупреждал. Поэтому ее некоторым образом можно извинить за то, что она обернулась. Померещилось знакомое лицо, ну и обернулась, чтобы посмотреть на двух девушек, которые как раз садились в серый «Ниссан». Та, на которую оглянулась Алёна, тоже бросила на нее любопытствующий взгляд и даже вроде бы улыбнулась, но наша героиня уже решила, что ошиблась, что никогда раньше эту барышню не видела и явно приняла ее за кого-то другого. А может, и видела, но не помнила. Что и говорить, память у нашей героини была короткая, короче некуда, из-за чего она не единожды попадала в неловкое положение. С другой стороны, писателю как бы положено быть рассеянным. Алёна же Дмитриева была именно что писательница — не слишком, конечно, известная, но за славой она не гналась.

Ведь что слава? Жалкая заплата, как известно, а главное, слава, прежде всего мирская, проходит, как… ну, как-то так она проходит, как-то siс. Ну всю жизнь мечтала Алёна уточнить, что же это за siс такое особенное, какой смысл вкладывали премудрые латиняне в это понятие? Сказали: siс transit Gloria mundi, но не позаботились пояснить, каким же особенным siс’ом эта сама mundi берет да и transit… А впрочем, ключевое слово здесь именно transit, проходит, проходит слава, хоть тресни…

Размышляя об этом, Алёна пошла себе дальше, начисто забыв про двух девушек, которые садились в серый «Ниссан», а черноглазый, улыбчивый, донельзя любезный молодой человек захлопнул за ними дверцу и сел рядом с водителем.

— Что за тетка? — спросил настороженно. — Знакомая или как?

Девушки переглянулись. Черноглазый обаятельный и любезный красавчик мгновенно перестал быть обаятельным и любезным. И даже как бы красоты в нем поубавилось.

И тут черт потянул за язык одну из девушек… а может быть, черт тут был совершенно ни при чем, просто она инстинктивно почувствовала беду, которой почему-то не предчувствовала раньше, и попыталась ее отвести, хоть как-то себя обезопасив.