Внешне, – вспоминал Троцкий, – ей оказывались знаки уважения, вернее полупочета. Но внутри аппарата ее систематически компрометировали, чернили, унижали.

Распускались слухи, что на самом деле Ленин якобы любил только Инессу Арманд, а Крупская была для него непривлекательной и бессмысленной обузой. Сталин будто бы однажды обронил, что может “назначить вдовой Ленина другую”20. Шантаж и скрытые угрозы заставили Крупскую замолчать уже к 1926 году, и все последующие годы (она умерла в 1939-м) эта неустанно деятельная женщина, ветеран социалистического подполья, ни с кем не делилась деталями жизни с Лениным – это было слишком опасно. Ей даже не дали напечатать ее воспоминания, пока из них не было вымарано имя Троцкого.

Зиновьева и Каменева расстреляли в 1936 году. Сын Зиновьева Стефан (мальчиком он в Швейцарии так очаровал Ленина, что тот даже хотел его усыновить) был расстрелян год спустя. Первая жена Зиновьева Ольга Равич (та самая, что так раздражала Ленина своим звонким смехом) была арестована по подозрению в принадлежности к оппозиции и провела двадцать лет в лагерях Заполярья. Защиты не давали ни пол, ни возраст, ни болезнь.

Издевательство над Шляпниковым было особенно изощренным. В 1933 году он написал Сталину в личном письме, что почти оглох и просит дать ему возможность удалиться в свой мир молчания. В следующем году Сталин дал своего рода ответ – арестовал Шляпникова и выслал на Кольский полуостров. Через несколько месяцев Шляпникова, запуганного и униженного, вернули в Москву и освободили – чтобы вскоре вновь арестовать и устроить новый судебный процесс. Всё, что ему приходилось терпеть от царской полиции, было ничто в сравнении с садизмом и произвольностью нынешних репрессий. В сентябре 1937 года по обвинению в участии в так называемом заговоре Зиновьева Шляпников был расстрелян. Вины он не признал21.

Если уж глухой и больной Шляпников был обречен, то Николай Суханов, меньшевик и автор лучшего мемуарного свидетельства о краткой революционной весне в Петрограде, никак не мог избежать нежелательного внимания Кремля. Несмотря на свой всегдашний скепсис, Суханов остался в России, чтобы участвовать в строительстве того будущего, ростки которого он с восторгом наблюдал со ступеней Таврического дворца. Но ловушка захлопнулась. Советский писатель Борис Ефимов задавался вопросом:

Как описать состояние людей, которые всей кожей чувствовали приближение катастрофы, но не знали, как ее избежать, как спастись, и, скованные и беспомощные, были во власти какого-то кошмара?22

Суханов был арестован в первый раз в 1930 году, провел пять лет в Верхнеуральском изоляторе, затем отправился в ссылку, а в конце 1930-х был снова арестован и расстрелян23.

Ссылка Радека в Тобольске была невыносима. Весной 1929 года он написал Сталину письмо, в котором полностью принимал партийную линию, клеймил Троцкого как террориста и просил разрешить ему вернуться в Москву и служить партии. Диктатору это показалось достаточно забавным, и он вернул Радека. Несколько лет тот прожил в Москве, при каждом удобном случае произнося заискивающие речи в адрес Сталина. Но тому было прекрасно известно также о непристойных остротах Радека. В Москве шутили, что все анекдоты о Сталине на самом деле придумывает Радек. Сталин комментировал:

У большинства людей голова управляет языком, у Радека язык управляет головой24.

Радека снова арестовали в октябре 1936 года и в январе 1937-го выставили на показательный процесс. С ним вместе судили и другого пассажира ленинского поезда – того самого экономиста и финансиста Григория Сокольникова. Как ни странно, ни один из них не получил смертного приговора: Радек выторговал себе ничтожную отсрочку, оговорив своих бывших товарищей и обвинив их в участии в очередном воображаемом террористическом заговоре. Хотя официальной причиной смерти Радека и Сокольникова (оба погибли в Верхнеуральском изоляторе с разницей в несколько дней) была объявлена бытовая ссора с другими заключенными, на самом деле оба они были забиты до смерти надзирателями25.

Фюрстенберг-Ганецкий, будучи польским гражданином и финансистом, по-прежнему преуспевающим и всегда в элегантном костюме, не подозревал, что и ему судьба уже отправила черную метку. Он был постепенно выдавлен со всех своих позиций в финансовом секторе и во внешней торговле. Вполне в духе этого абсурдного времени Ганецкого перебросили в Государственное объединение музыки, эстрады и цирка, а затем он стал начальником Управления цирков и парков культуры и отдыха Москонцерта.

Его игра со смертью закончится в июле 1937 года. Когда в его квартире уже шел обыск, Ганецкий нацарапал записку наркому внутренних дел Ежову, нажимая на карандаш так, что тот сломался.

Николай Иванович! Кошмарный трагический случай: ночью меня арестовали! Меня уже именуют врагом!.. Что произошло? Откуда эта ужаснейшая ошибка?26

Никаких ошибок никогда не бывало, конечно. В квартире Фюрстенбергов были изъяты “компрометирующие” книги, в частности работы многих товарищей по партии, которым бизнесмен Фюрстенберг когда-то помогал: Радека, Троцкого, Зиновьева, Каменева, Шляпникова. Прежде чем составить опись изъятого, сотрудники НКВД, очевидно, прихватили с собой из квартиры пару сувениров. В рапорте они написали, что никаких ценностей у бывшего банкира изъято не было, кроме двух американских долларов и коллекции старинных револьверов. Дальше было всё как обычно: краткий, но вежливый допрос, затем избиения, слезные мольбы, униженная жертва, валяющаяся в ногах палачей в камере с забрызганными кровью стенами. Палачи были на этот раз более требовательными, чем обычно (партия не хотела привлекать внимания к тем давнишним переводам германских денег), но в конце концов сразу после пятнадцатиминутного судебного заседания Ганецкий, а вскоре его жена и сын были расстреляны27. Дочь много лет провела в лагерях, думая, что мать и брат живы.

Что касается швейцарского социалиста Фрица Платтена, выполнявшего в ленинском поезде роль посредника, то после своей неудачной попытки 1917 года он не раз успешно пересекал советскую границу. Проработав в СССР почти двадцать лет, он был арестован в 1939 году и отправлен в лагерь в Архангельскую область, где и умер в 1942-м28.

Судьба настоящих противников Ленина часто была более счастливой, чем участь его же товарищей. В тот короткий промежуток времени, когда отъезд из советской России еще был возможен (знакомый маршрут через Финляндию снова чрезвычайно оживился), несколько бывших членов Временного правительства и Исполкома Петроградского совета смогли бежать во Францию. В Париже в 1920-е годы возникла оживленная и погруженная в постоянные раздоры русская колония. К ней принадлежали не только Чхеидзе и Церетели, но и бывшие их оппоненты – князь Георгий Львов, Михаил Терещенко и Павел Милюков. Они всегда были не прочь поспорить в ароматном сигарном дыму, но большую часть своего неожиданно образовавшегося досуга употребили на то, чтобы публично оправдаться в печати. Многие писали для новых русских эмигрантских газет, наследовавших традиции дореволюционной эмиграции. Наиболее решительные засели за мемуары. Милюков по-прежнему был одержим вопросами внешней политики и либеральных реформ, которые вдохновляли его краткую политическую карьеру, в то время как Церетели пытался воссоздать мучительные компромиссы той роковой весны; мемуары он напишет позднее, в Нью-Йорке.