— Чувствах? — участливо, хоть и с долей недоверия подсказал друг, покрепче перехватывая брус.

— Да-да, о них! О моих чувствах эта поганка подумала?!

— А ты их показывал разве?! — Талла швырнула в него сумку, рассчитывая разом избавиться от обоих гостей и забаррикадироваться изнутри. Возможно даже на всю оставшуюся жизнь, но и это лучше, чем остаться наедине со взбешённым мужчиной.

Верд скрипнул зубами, перестав дёргать, кажется, намертво прилипшего друга (Санни поспешно подобрался и ухватился пуще прежнего, не доверяя поблажке).

— Чувства тебе показать? — лицо наёмника потемнело, а колдунья, оглядевшись в поисках оружия и не найдя его, подхватила горшок с цветком — не слишком обтекаемый, зато увесистый снаряд.

Последующему рывку Санторий сопротивляться уже не смог. Верд сдёрнул его, как перезрелое яблоко и вышвырнул наружу, захлопнул и запер дверь. Служитель тут же принялся молотить в неё, увещевая наёмника и грозя всевозможными карами Богов и совести в случае, если он не послушает. Но Верд не то что не слушал, а и не слышал воплей. Потому что слышал он лишь судорожное дыхание бледной девчонки со встрёпанными, сбившимися на бок волосами; видел, как высоко, часто вздымается её грудь и как за воротник рубахи, очерчивающая острые ключицы, ныряет прозрачная капелька пота.

Он развязал пояс и двинулся к ней. Страшно, неотвратимо.

— Не надо, — пискнула девушка, неумело швыряя в нападающего цветочный горшок и не сумев от ужаса откинуть его хоть сколько-то.

— Долго напрашивалась, — наёмник подошёл к ней ещё ближе, заломил руку, швырнул на кровать. Талла лишь заскулила от унижения, попыталась перевернуться, но и тут не удалось: мужчина высоко задрал ей юбку, не дав и шелохнуться. С жёстким, тяжёлым и тёмным наслаждением закончил: — Считай, допросилась.

И, хоть и не со всей дури, а только в четверть силы, шумно, жестоко хлестнул её поясом по заднице.

Эта девка, видно, прежде ремня не знала. Ну так он их с радостью познакомит!

— Кистень.

— Палица.

— Кистень выбивает палицу, ты идёшь.

— Давай два из трёх?

— Опять же продуешь!

— Ну ещё разок, ну Ранн!

— Ладно, два из трёх. Кистень-палица-секира, бей!

— Кистень!

— Секира. Секира рубит кистень. Снова продул.

— Ну как же секира кистень рубит? Ранн, ну нечестно! Выйди в бою с секирой против кистеня, да проверь!

— Какое мне дело, что там в бою! В игре ты продул. Я в прошлый раз к ней ходил, чуть жив остался!

— Ну так остался же! Ранн, ты везучий, а меня она на месте прибьёт, пятками чую! Давай три из пяти?

— А не пошёл бы ты…

— А я тебе вечером выпивку поставлю…

— Дохлым выпивка ни к чему… Ну давай три из пяти. Но чтоб последний раз!

Это дежурство ничем не отличалось от сотни предыдущих. Лайо невыносимо трусил и придумывал любую отмазку, лишь бы не пересекаться с чудесной, добрейшей, прекраснейшей, но от этого не менее смертоносной хозяйкой. Опытный Ранн жалел его, хоть и подтрунивал: по меркам охотников он был стар, как коронное мясо в горшочке из «Сытого шварга», — три месяца как охотнику минуло сорок семь зим! Мало кто из их братии столько проживал, но всё ж толпились, просились на службу. У короля, небось, такого жалования не платят и не выдают пособия, на которое можно поставить недалеко от города избу.

Однако хозяйка никогда не принимала любого желающего. Отбирала воинов сама, иной раз и вовсе непонятно за какие заслуги, зазывала из дальних селений, лечила, коли выбор падал на подцепившего хворь. Того же Лайо притащила по весне, полудохлого и чахоточного. Семья уже хоронить собиралась, тихонько сетуя, что бедняга никак не отправится к Богам и продолжает зазря сжирать быстро уменьшающиеся запасы. Госпожа выходила его, как собственное дитя, и оставила при доме: глянуть, хорош ли слуга, можно ли довериться и пустить в дорогу без присмотра. Ранн посмеивался в усы над молодой трусостью парня: он-то давно прошёл путь охотника, а ныне остался рядом с Карой потому лишь, что боле его нигде не ждут.

— Кистень-палица-секира, бей! Секира!

— Кистень!

— Палица!

К двум выброшенным вперёд мужским рукам присоединилась третья — узкая, изящная женская ладошка. Невысокая, самую малость (по мнению Ранна, как раз) полноватая женщина заученным жестом отбросила назад тяжёлую белоснежную косу и поинтересовалась:

— Ну, кто выиграл?

Мужчины поспешно опустились на колени. Лайо заикнулся:

— Кистень выбивает палицу…

— Вы, госпожа, — буравя глазами пол у расшитых маленьких туфелек, перебил Ранн.

Женщина приложила палец к улыбчивым губам с жёсткими фальшивыми морщинками в углах:

— А разве кистень не выбивает палицу?

— Никак нет, госпожа. Это от кона зависит. В этот раз палица побеждает всех, — не дрогнув, соврал Ранн. Бусины на туфельках перемигивались холодными искрами, точно заманивая в обмёрзшую паутину.

Колдунья медленно дважды хлопнула в ладоши, не то радуясь победе, не то аплодируя умелой лжи:

— Какая же я везучая, правда мальчики?

— Так точно, госпожа.

— Вот и чудненько, вот и ладненько! Пойдёмте-ка, расскажете, как дела в моём маленьком королевстве, а то, смотрю, мнётесь у порога, никак войти не решитесь.

Женщина приветливо распахнула дверь, пропуская охотников вперёд, а Лайо в который раз содрогнулся, точно его приглашали заглянуть в пасть волку.

Если колдунья и преувеличивала, называя двор королевством, то лишь слегка. Потому что огромная полукруглая комната, занимающая здоровенную часть дома, более всего походила именно на тронный зал. Резное деревянное кресло с гладкой спинкой, наверняка ужасно твёрдое и неудобное, возвышалось на постаменте: самое место, чтобы карать и миловать. Стулья поменьше, но тоже искусно украшенные, расходились от него в два ряда вдоль противоположных стен. Эти пустовали и пахли свежим деревом. Пока ещё не отшлифованные, в отличие от большого трона, они уместнее смотрелись бы в пыточной. Светлые, аккуратные, ровные… но Лайо всё не мог отделаться от мысли, что на высоких подлокотниках аккурат оставлено место под кандалы.

— Не пялься, — пихнул его локтем в бок Ранн.

И то верно: от любопытства кошка сдохла. Мало ли, для чего госпоже понадобилось добавить сидушек в зал? Может, гостей ждёт…

Едва зайдя в любимую комнату, женщина скинула вышитые туфельки и, не беспокоясь, что там мужики разглядят, задрала юбки, чтобы натянуть валенки.

— Холодно сегодня — жуть! — потопталась на месте она, наслаждаясь удобной обувкой. — Ну так какие у нас дела, мальчики?