Версаль по-прежнему был центром французского двора и главной резиденцией своего хозяина-короля. Здесь находились примерно 18 тысяч человек, состоявших на службе непосредственно у королевской семьи или, по меньшей мере, питавшихся от щедрот короля. Примерно половина из них служили в его «военном хозяйстве» – гвардейском корпусе, который, возможно, стал немного меньше со времени Людовика XIV. Остальные состояли в «гражданском хозяйстве», которое не уменьшилось, а, наоборот, стало больше. Кроме целой армии служителей короля, были еще хозяйства королевы (примерно пятьсот человек), хозяйства его детей, его братьев, сестер, невесток, теток и двоюродных братьев – каждый из которых имел штат, достойный второстепенного независимого правителя.

Двор был роскошным, и это была совершенно неупорядоченная роскошь. В королевских конюшнях стояли 1900 лошадей и 200 карет. На содержание этих конюшен каждый год уходила сумма, равная 4 миллионам долларов. Столовая служба короля (после нескольких очень непопулярных постановлений об экономии) стоила примерно 1 миллион 400 тысяч долларов в год.

Растраты и просто хищения при таком дворе были так велики, что их невозможно даже подсчитать. Каждый (каждая) из получавших большое жалованье и редко исполнявших свои обязанности служителей (или служительниц) имел (имела) свои четко определенные привилегии. К примеру, несколько «первых служанок», объединившись, увеличивали свои доходы на сумму, равную целым 30 тысячам долларов в год, продавая огарки свечей, использованных для освещения дворца. Королева Мария-Антуанетта (согласно бухгалтерским книгам) каждую неделю требовала для себя четыре новые пары обуви, но, вероятно, не все эти пары хотя бы раз касались королевских ног. Кроме того, было широко известно, что королю все товары продавались по гораздо более высокой цене, чем остальным, более простым смертным. Из-за полного отсутствия хозяйственного управления, взяток и откровенных мелких краж в 1789 г. суммарная стоимость королевских хозяйств, гражданского и военного, как утверждали, была равна эквиваленту примерно 17 миллионов долларов.

Но расходы короля не ограничивались этим. От его величества постоянно ожидали «королевских даров», и размер их должен был равняться величию короля. Кроме того, он выплачивал пенсионы своим любимцам из числа придворных, а также друзьям и подругам королевы – например, семье Полиньяк – алчным знатным хищникам, к чьим советам с особой охотой прислушивалась королева[137]. Талантливый министр финансов Неккер подсчитал, что с 1774 по 1789 г. король таким образом раздарил членам своей семьи и своим придворным сумму, равную 114 миллионов долларов. Уже при Людовике XV было сказано: «Двор – могила нации». При его преемнике, имевшем хорошие намерения, эти слова были еще более верными.

Правительственная система, центральным стержнем которой был королевский двор, по форме была такой же, как при Людовике XIV. Виднейшие министры и советники короля жили в Версале. Франция была разделена на тридцать шесть округов, называвшихся женералите, и во главе каждого из них стоял всемогущий интендант буржуазного происхождения, который был на подчиненной ему территории маленьким королем во всех правительственных делах, пока его господин и повелитель держал его на этой должности.

Один королевский министр, а именно генеральный контролер финансов, был выше всех остальных.

Он все больше становился главным слугой монархии. Его жалованье было эквивалентно более чем 112 тысячам долларов в год. Он приобретал все большую власть, потому что в тогдашней Франции успешным считался тот администратор, который мог удовлетворить потребности ненасытного казначейства. Без денег «христианнейший король» был беспомощен.

Провинциальные женералите делились на меньшие по размеру округа, которые назывались «выборными». Во главе каждого из них стоял субделегат – представитель интенданта, которого интендант назначал сам. Эти мелкие чиновники обладали большой властью и могли не принимать во внимание все остальные местные власти, зато должны были почти по любому вопросу обращаться к своему интенданту, а тот часто обращался за указаниями в Версаль. Если нужно было починить мост, заменить черепицу на крыше общественного здания, сделать тюрьму надежной или пригодной для жилья, документы обычно проделывали утомительный путь до королевского двора и обратно. Это приводило к огромным задержкам в работе, и все правительственные агентства задыхались от волокиты. Таким образом, Франция была очень централизованной монархией, но без быстроты и эффективности, которые могут быть свойственны менее чудовищным формам деспотизма.

Кроме того, Франция была централизованной, но вовсе не единой монархией. Внутри Французского королевства существовали все экономические преграды и расхождения, которые сейчас человек мог бы увидеть, проехав через десяток государств. Например, меры веса и длины резко отличались в разных округах. Перч в Париже был равен 34 квадратным метрам, в некоторых провинциях пятидесяти одному, а в других провинциях сорока двум. Франция делилась по меньшей мере на семь таможенных округов, в каждом из которых были свои заставы и тарифы, словно на границе между двумя недружественными королевствами. Существовало семь групп территорий для взимания широко известного в истории, опротивевшего народу налога на соль, и в каждой из них были свои ставки этого налога. В одной малочисленной группе, pays d’E’tats (то есть «местностях со Штатами»), существовали местные органы, которые частично представляли народ и могли что-то сказать по поводу взимания налогов. В остальных провинциях, называвшихся pays d’E’lection, налогами занимались непосредственно королевские чиновники.

Единой судебной системы во Франции тоже не было. Практически во всей южной половине королевства действовало так называемое «писаное право», то есть законодательство, основанное непосредственно на древних римских кодексах. В северной половине страны применялось «обычное право», «путаница, в которой были перемешаны 293 различных кодекса», основанные на старых феодальных обычаях и теоретически восходившие к законам эпохи франков[138]. По словам Вольтера, человек, проезжавший по Франции, «менял законы, как меняют почтовых лошадей». Граница между различными законодательствами была проведена по Франции совершенно случайным образом. Например, большая провинция Овернь была разделена этой чертой пополам, и город Орильяк (иначе Орийяк) жил по гражданскому праву юга, а ближайший к нему город Клермон – по обычному праву, хотя оба города подчинялись парижскому парламенту как Верховному суду.

Когда-то эти различия возникли потому, что Капетинги, подчиняя соседние земли, проявляли мудрость и не ломали местные обычаи, когда их собственная власть еще только набирала силу. Но и через много лет после того, как исчезли все причины для такой мягкости, правительство сохраняло старые системы по инерции, а вельможи, которым эти системы были выгодны, поддерживали их своим влиянием. Жители многих округов гордились таможенными заставами, которые отделяли их от соседей, хотя таможни и причиняли им вред. Даже в 1789 г. эти люди старались сохранить свою провинциальную изолированность. Мирабо сказал об этом с изумительной точностью: Франция до революции была «скоплением отделенных один от другого народов, из которого не складывалось единое целое».