Я осыпал ее шею поцелуями и мысленно взял обратно слова о том, что гель для душа – рекламная дешевка. Жасмин, смешавшийся с ароматом ее кожи, вскружил мне голову. Дорогие духи, которые я раньше для нее покупал, вообще не шли с ним ни в какое сравнение. Ее ноги были гладкими и шелковистыми. Я поразился тому, что моя страсть разгорелась в мгновение ока. Сидни продолжала меня ласкать. Я опасался, что это чересчур, что ей слишком рано, но когда попытался ее отговорить, она прижалась ко мне еще крепче.

– Адриан, – прошептала она, зарываясь пальцами в мои волосы. – Ты не понимаешь, что мне это необходимо. Мне нужен только ты, и мне важно почувствовать, что я жива и люблю. В центре пытаются тебя сломать, отнять все, что ты имеешь, но я всегда помнила о тебе. Я никогда не забывала тебя, Адриан. И теперь, когда ты здесь, я…

Она замолчала, оборвав себя на полуслове, но я не просил ее продолжать. Я прекрасно понял, что она хотела сказать. Мы вновь поцеловались: наш поцелуй соединял нас не только телесно. Я попытался стянуть с нее топик, но она вдруг замерла и взволнованно произнесла:

– Ты что-то купил в магазине, да?

Мой рассудок затуманился, и я был настолько поглощен мыслями о ней, что не сразу понял ее вопрос.

– А?.. Я много чего купил.

– Предохранение, – многозначительно прошептала она. – Разве на той стороне аптеки не было? С большим выбором, чем в магазине.

– Я… Вот ты о чем. Нет, не купил. Забыл.

До похищения Сидни пила противозачаточные таблетки, и я не беспокоился насчет предохранения. Это было ее решением: по-моему, в подобных вещах она могла доверять лишь себе.

Я вздохнул.

– А мне не положено дополнительных очков за то, что я думал о том, чтобы тебя накормить и нарядить в яркие цвета, а не затащить в койку?

Она нежно поцеловала меня в губы и улыбнулась.

– Тысяча очков. Но, к сожалению, тебе не положено вот это.

Я приподнялся над ней и убрал упавшие на ее лицо золотые пряди.

– А ты представляешь, какие меня сейчас раздирают противоречия? То есть я, конечно, разочарован… но в то же время еще сильнее люблю тебя… Сидни, несмотря на все случившееся, ты остаешься столь же безупречно осмотрительной.

– Правда? – она расслабилась, и я положил голову ей на грудь. – Ты любишь меня за дотошность и осмотрительность?

– В тебе столько достойного любви, Сейдж! Всего и не перечислишь.

Неутоленное желание не мешало мне наслаждаться тем блаженством, которое дарило мне ее присутствие. Хотел ли я близости? Несомненно. Но гораздо сильнее я нуждался в ней самой: в ее голосе, ее смехе, ее отваге. Всплеск гормонов постепенно пошел на убыль, и я получил истинное наслаждение от того, что просто лежу в ее объятиях. Вскоре Сидни задремала, и я решил, что мой недосмотр насчет похода в аптеку был к лучшему – что бы она там ни говорила. Сейчас следовало восстановить ей здоровье, и я был уверен в том, что сон и шоколадные батончики – отличный способ добиться цели.

А вот мне не спалось. Отчасти из-за дневных приключений в центре, а также из-за того, что мы лежали вместе на одной кровати. Однако свою роль играло и кое-что другое – обычно в столь поздний час я еще бодрствовал. Мне было очень приятно ее обнимать, но спустя некоторое время я осторожно встал с постели и укрыл Сидни одеялом. Полюбовавшись ею, я бесшумно перешел в гостиную, прикрыв за собой дверь, чтобы ее не потревожить.

Я устроился на диване с шоколадным батончиком и включил телевизор на минимальную громкость. Мне надо привести в порядок мысли. Я не сомневался в том, что у Сидни наверняка есть и планы, и соображения, которые намного превосходили мои собственные, но не думать о будущем оказалось сложно. Куда нам податься? Найдем ли мы безопасное убежище? Мы потратили столько сил, чтобы воссоединиться (что само по себе было грандиозно), но ни единым словом не успели перемолвиться о том, что ждет нас завтра. Воспользуемся ли мы какой-нибудь из своих абсурдных заготовок, связанных с побегом? Что, если пойдем учиться? А может, мы поселимся в захолустье? Или нет… будем бороться за свободу мороев и бывших алхимиков?

«Спокойствия не жди, – прошептала тетя Татьяна, которая была настроена крайне пессимистично. – Не будет спокойствия ни тебе, ни твоему человечку. Ты сделал ошибку».

«Нет, – возразил я ей. – Мы справимся. Нам придется».

«И как именно?» – спросила она.

Ответа у меня не было. Я больше часа пялился на экран и начал клевать носом, но внезапно из спальни донеслись вопли. Я мгновенно вскочил и ворвался в соседнюю комнату, распахнув дверь, включив свет и призвав силу духа. Я приготовился дать отпор яростной шайке алхимиков, лезущих к нам в окно. Но там никого не оказалось – только Сидни сидела на кровати и кричала. Я отпустил дух и бросился к ней, обняв и притиснув к своей груди.

К моему глубокому изумлению, она начала вырываться.

– Нет! Нет! Не трогайте!

– Сидни, это я, Адриан, – сказал я, пытаясь поймать ее руки, которые молотили меня по спине. Даже полусонная, она не забыла уроки, полученные от инструктора по самозащите, Малахии Вулфа. – Не бойся. Ты в порядке. Все нормально.

Она еще продолжала вырываться – в сумраке я разглядел, что в глазах застыл панический ужас. Наконец она чуть успокоилась и узнала меня. Уткнувшись мне в плечо, она заплакала. Это были не слезы радости от встречи с Эдди, не печальные всхлипывания при виде жалкого Прыгуна. Ее тело сотрясалось от рыданий, которые мешали ей говорить. Я напрасно пытался ее утешить и спросить, что случилось: мне оставалось лишь обнимать ее, гладить по голове и запастись терпением.

Когда она пришла в себя, ее голос прерывался от сдавленных рыданий.

– Мне… мне показалось, что я снова в центре, Адриан. На перевоспитании. Там было темно… пока я не присоединилась к остальным. Когда я сидела в камере, свет… он не горел. Меня в прямом смысле держали во мраке. Когда я вышла, моим глазам было больно привыкнуть к освещению… хотя там не было окон. Три месяца, Адриан!.. Меня заперли в крошечной камере, которая была меньше здешней ванной. Я сидела в кромешной темноте. Я думала, что справлюсь. Думала, что я выдержку. Но когда я проснулась, а ты исчез, и я ничего не могла разглядеть…

Она разрыдалась – и мне еле-еле удалось взять себя в руки. Конечно, мне стало грустно за нее. А еще я испытывал боль из-за того, что ей пришлось так страдать. Но в то же время я злился. Меня охватила чудовищная ярость, и если бы я знал все это, пока находился в центре перевоспитания, то кинулся бы к Шанталь – чтобы помочь ей, а не остановить. Я не склонен к насилию и редко сержусь, но сейчас во мне кипел гнев. Алхимики истязали ее – светлую и талантливую Сидни, которая служила им верой и правдой – и продолжила бы свое служение, если бы существовал способ прийти к согласию между их жесткими принципами и своим сердцем.

Но они хотели сломить Сидни: не просто изменить мысли, но перекроить ее личность. И еще ужаснее было сознавать, что, похоже, еще не все закончилось. Недостаточно было вытащить Сидни из стен центра. И насколько серьезно они повредили ее психику? Не будет ли шок преследовать нас остаток жизни, даже если она сохранит свободу? Я был ошеломлен – и я ненавидел алхимиков лютой ненавистью, которая даже немного испугала меня самого.