— Как это? — спросил он наконец.

— Ну… — стал пытаться объяснить Женя, — страх, он у всех есть. У кого-то страх перед сильным. А у сильных — страх показать себя слабее, чем ты есть. И он, страх этот, мешает и тем, и другим как бы… осознать себя настоящим человеком. Таким… таким… — сравнение пришло в голову Сомика внезапно. — Таким вот, как Гуманоид.

Мансуру словно иглу вогнали в позвоночник. Он передернулся, лицо его мгновенно и страшно исказилось, будто кто-то невидимый сжал на секунду это лицо в огромном кулаке. Разоев медленно-медленно двинулся на Сомика, шаря по нему обжигающим взглядом, точно в поиске какого-то особенно слабого места, куда удобнее всего нанести удар. Но хотя Женя стоял, даже не поднимая рук для защиты, лишь удивленно моргая, взгляд Мансура скоро потух, так ничего и не отыскав, а сам Мансур, подойдя к Жене вплотную, нависнув над ним, остановился.

— Тебя как зовут? — хрипнул Разоев.

— Со… Женя. Евгений, то есть, — ответил Сомик, свободно отодвигаясь — Мансур сверху горячо и шумно дышал на него, будто большое животное.

— Думаешь, я его боюсь, Женя? — спросил Разоев, вдруг выбросив ручищу вперед и схватив Сомика за плечо. — Совсем не боюсь, честно. Мамой клянусь. И никого не боюсь вообще. Никого! И не боюсь… как ты сказал, что меня бояться не будут. Я, Женя, себя боюсь больше всего, понял, нет? Сам себя боюсь. Понял?

— Нет, — ответил Сомик, поведя плечом, чтобы освободиться, и не освободился. — Как это — самого себя бояться? Не понимаю. Пусти, больно…

— Не понимаешь, — сказал Разоев. — И не поймешь. Никто здесь не поймет…

Он отпустил Женю, развернулся, дошел до своей койки и повалился на нее, жалобно скрипнувшую, ничком. Женя проводил взглядом Разоева и, чуть поморщившись, скосил глаза себе на плечо, туда, где отпечатались красным мощные пальцы Мансура.

— Эй! — позвал он чеченца.

Но Разоев не отзывался. Тогда Женя тоже прилег на свою койку.

Тут снова стукнула дверь. В палату явился капитан Арбатов. Капитан был слегка нетрезв. Как и все алкоголики, имеющие силы более-менее держать себя в руках, Арбатов имел привычку на протяжении всего рабочего дня употреблять умеренно и аккуратно, разовую дозу приема зелья увеличивая постепенно и вдумчиво, с тем расчетом, чтобы покинуть расположение части еще будучи вменяемым, а уж потом, дома, вольготно нагрузиться по полной. Сейчас капитан Арбатов был хмур и немногословен — пока еще мучили его тело и разум не рассосавшиеся остатки тяжкого похмелья.

Он бегло осведомился у рядовых насчет проведенных с ними процедур, приказал Разоеву поднять и опустить руки, удовлетворенно помычал себе под нос, когда тот, с трудом, правда, исполнил приказание.

— С тобой все понятно, — буркнул капитан и перешел к койке Сомика:

— Как себя чувствуешь? Выглядишь вроде ничего…

— Нормально чувствую, — ответил Сомик. — То есть, даже хорошо… Побаливает немного в груди и кашлять все время тянет…

— Да я не об этом, — досадливо прервал его капитан. — Физические твои повреждения, боец, незначительны. Когда нам ждать очередной твоей попытки?.. — Арбатов присвистнул, круговым движением обозначив в воздухе петлю.

— Я уже говорил с товарищем майором на этот счет, — ровно ответил Сомик и улыбнулся. — Мне… стыдно за то, что я пытался сделать вчера. И, конечно, ничего подобного никогда больше не повторится. А сейчас со мной все хорошо.

Арбатов поднял брови, отступил на шаг, внимательно глядя на Женю, затем длинно качнулся обратно, взял Сомика за подбородок и, оттянув ему пальцами нижние веки, заглянул в глаза.

— Прямо-таки хорошо? — уточнил он. — Странно, боец…

— Чего же странного, товарищ капитан? — спросил Сомик.

— Для человека, только еще вчера собиравшегося свести счеты с жизнью, странно, — объяснил капитан Арбатов, потирая себе виски. — А я думал, Киврин приукрашивает. И вроде шокового состояния у тебя не наблюдается… Разоев! Признайся, запугал парня, а?

— Оно мне надо? — хмуро протянул Мансур. При появлении капитана он поднялся и встал рядом с койкой, буравя взглядом пол.

— А кто вас разберет, надо или нет, — сказал капитан. Он собирался добавить что-то еще, но тут в коридоре послышался шум.

Недовольно морщась, капитан покинул палату. За дверью тут же глухо застучал его голос.

Мансур, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, пересек палату и выглянул в коридор. И повернулся к Жене. Лицо Разоева стало… будто перевернутым. Словно он увидел нечто совершенно из ряда вон выходящее.

— Уработали, да? — со свойственной ему полувопросительной интонацией проговорил он.

— Кого? — не понял Сомик.

— Гуманоида. Уработали все-таки. Ты смотри…

В голосе Мансура явно читалось сожаление о том, что уработал рядового Василия Иванова кто-то другой, а не он — так понял Сомик.

Женя рывком поднялся на ноги.

А в палату из коридора запрыгали осколки высказываний:

— Да ничего такого особенного! Там же все ржавое, гнилое было!..

— Как же, ржавое. Бешеный слон не смог бы наворотить того, что он натворил.

— Кажется, нервное истощение… Ну и, конечно, физическое. Но видимых травм не имеется.

— А откуда, товарищ капитан, койку брать? Может быть, лавку из приемной, а?..

— Давай его пока что сюда, боец, на каталку. Осторожнее перекладывай, голову ему держи, голову!

— Смотри-ка, кажется, глаза открывает… А нет, снова вырубился… О, снова открыл. Эй, Иванов! Говорить можешь?

— В палату, товарищ капитан?

— Нет. Тащите в процедурку на второй этаж.

— Может, машину — да в госпиталь его?

— Какой госпиталь?! Что я в сопроводилке напишу? В процедурку, сказал, в процедурку!..

* * *

В тесной каптерке было душно. Киса закурил еще одну сигарету и, запрокинув голову, выпустил дымную струю вверх. Под потолком мерно колыхались густые синеватые табачные волны, сквозь которые свет электрической лампочки казался слабым и мутным, будто размазанным. Мазур разлил по стаканам остатки водки, пустую бутылку поставил на пол и катнул ногой по направлению к закрытой двери.

— Давайте, парни, — предложил он.

— Киса, гаси папироску, — хмуро скомандовал сержант Кинжагалиев, беря в ручищу стакан. — И так дышать нечем.

— Да ладно, чего… — попытался было воспротивиться Киса, но сержант глянул на него так, что он, вчастую затянувшись несколько раз, потушил-таки окурок о подошву «берца».

— Ну, за получку! — провозгласил Мазур.

Четверо — Мазур, Кинжагалиев, Бурыба и Киса — сдвинули стаканы над табуреткой, где помещалась миска с куриными котлетами (теми, что давали на ужин) и открытая банка с консервированными помидорами.