– Не надо зажигать огня, – шепнул следователь. – Закройте свой фонарь! – обратился он к одному из агентов, что тот и поспешил исполнить.

После этого вся группа расположилась внизу у лестницы, в вестибюле, и Антон Николаевич, положив руку в карман, где находился револьвер, стал медленно подниматься по мраморным ступеням. Лунный свет, падающий из верхних окон, делал его силуэт похожим на тень.

В зале, куда он вошел, царил тот же голубой отблеск, бросая длинные причудливые тени от предметов и клетками ложась на дорогом мозаичном полу. Молодой человек сел в кресло, стоявшее как раз около входных дверей. Сел и задумался.

Как ни странно было его положение, но в душе не было страха. Напротив, он ощущал какую-то тоску, словно ему невыразимо жаль кого-то в этом угрюмом доме. Кругом царила гробовая тишина. Группа людей внизу, в вестибюле, тоже словно замерла.

Расчет следователя, не верующего в возможность появления чего-либо сверхъестественного, был таков, что присутствие лишних людей может испугать мистификаторов и сеанс не удастся, тогда как осторожное появление одного человека в зале может только ободрить обманщиков.

В вестибюль не выходили никакие окна, исключая дверец верхней площадки и входных с улицы. Стены были гладкими и не имели ни одного отверстия, так что входивших туда людей никто из таинственных обитателей этого дома не мог видеть. Молодой граф и был той приманкой, на которую предполагаемые жильцы этого дома могли направить всю свою мистификаторскую деятельность.

После первого выстрела решено было не вбегать в зал, так как этот выстрел мог быть вызван просто галлюцинацией после долгого бдения. Антон Николаевич сидел неподвижно, как изваяние. Он вынул револьвер и положил его на колени вместе с рукой. Где-то далеко, в крепости, часы пробили полночь. Унылые звуки «Коль славен…» как-то странно донеслись в этот пустой, мертвый зал.

Рука Антона Николаевича инстинктивно крепче сжала рукоятку револьвера. Это была минута наибольшего напряжения. Но и часы смолкли, а ничего особенного не происходило. Тот же лунный свет пятнами лежал на паркете. Так же неподвижно скрещивались острые и длинные тени. Ожидание делалось чрезвычайно томительным. Антон Николаевич почувствовал даже, что его клонит ко сну. Он сделал над собой усилие, вынул часы и повернул их циферблатом к окну. Стрелки показывали пять минут первого. Он положил часы в карман, тихо звякнув о дуло револьвера, и опять застыл. Тут уже он не мог дать себе отчета, сколько прошло времени.

Ему показалось даже, что он на минуту как бы задремал. Часы на этот раз показали без пяти минут час. Антон Николаевич уже хотел встать и сообщить группе, притаившейся у входа в вестибюль, что ожидание может оказаться напрасным, но в это время шорох в противоположных дверях удержал его на месте.

На пороге стояло привидение. Он узнал его, это была та фигура, которую он видел в окне. Грациозный силуэт, как бы не замечая его, беззвучно двинулся к окну. Трепет пробежал по телу молодого графа.

– Стой!.. Кто ты?! – воскликнул Крушинский.

Видение шелохнулось и как бы застыло. Граф видел, как замерли складки белой ткани, при лунном свете похожие на одежду мраморного изваяния.

– Я выстрелю, если ты двинешься с места, – проговорил он и сделал несколько шагов.

Привидение шелохнулось и так же беззвучно стало пятиться к двери.

– Стой!.. Или, клянусь, я выстрелю… Видишь револьвер, стой! Если в тебе есть хоть капля благоразумия!..

Привидение продолжало двигаться назад, не обращая никакого внимания на слова. Достаточно приблизившись, Антон Николаевич содрогнулся вновь, когда увидел ужасное лицо привидения. Это был череп. Блеск месяца ясно освещал его впадины.

Рука с поднятым револьвером дрогнула, и раздался выстрел, одновременно с которым зал и пустые комнаты огласил раздирающий душу женский крик. Видение рухнуло, и белой массой осталось неподвижно лежать на пороге второй комнаты. Крушинский бросился к нему, но следователь и агенты, вбежав в зал, опередили его, сверкая фонарями.

Вся группа столпилась около бесформенной белой массы, и агенты начали разворачивать ткани. Это были простыни, под массою которых обнаружилась стройная фигура девушки. Череп оказался грубой маской, а под ним было бледное личико небывалой красоты. Несчастная была ранена в грудь и подавала очень слабые признаки жизни.

– Я убил ее? – в ужасе пробормотал Антон Николаевич.

– Что же делать, – ответил следователь, – по закону вы правы, тем более что мы были свидетелями ваших троекратных предупреждений.

– О, я не выстрелил бы, если бы у меня не дрогнула рука!..

– Успокойтесь, граф, что делать, вы не виноваты, но, во всяком случае, вы нам оказали очень ценную услугу… Эта находка наведет следствие на истинный путь… Да, наконец, смотрите, рана боковая, в стороне от легкого и сердца… Это не смертельная рана…

Молодой человек хрустнул заломленными пальцами и отошел к тому самому окну, у которого только что стояло «злополучное» привидение. Отсюда были видны его окна.

Он вспомнил белую фигуру, чудный профиль и с мольбой поднятые руки. Да, это была она; заглянув в лицо раненой, он узнал, казалось, то лицо, которое видел у окна. И тут только он понял, как дорого и близко его сердцу это лицо. Ему было все равно, кто бы ни была она: святая или преступница, жертва или угнетательница… Он любил это бледное личико с тех самых пор, как разглядел его при лунном свете…

Вот, гулко шаркая по паркету, следователь и агенты понесли ее к выходу. Он бросился за ними, крича:

– Голову, голову поддержите!..

И действительно, голова несчастной с чудными распущенными волосами, далеко откинувшись назад, бессильно болталась с выражением боли и муки на милом, еще почти детском личике.

Бойко взрывала снег лошадка Ивана Трофимовича. Почувствовав, что часть тяжести исчезла из санок, она понеслась еще быстрее.

Проехав несколько более или менее людных улиц Петербургской стороны, Иван Трофимович понесся опять по окраинным глухим переулкам и в конце концов заехал в самую глушь, которая оканчивалась жиденьким вылеском, одним из тех, какие попадаются по всем сторонам нашей столицы. Сюда же одним концом выходил и знакомый читателю Пустоозерный переулок.

«Угрюмый дом» виднелся задним фасадом. Иван Трофимович мелькнул мимо переулка и дома, потом черным пятном скользнул по белоснежной скатерти поля и скрылся в лесу. Он не заметил даже, когда проезжал мимо Пустоозерного, что у стены одного из деревянных домишек, в районе черной тени, отбрасываемой кровлей, мелькнули две фигуры.

Из лесу он вернулся пешком, подошел к задней стене нужного дома, огляделся кругом, вдруг с ловкостью кошки полез вверх, хватаясь за уступы обвалившихся кирпичей, ежеминутно рискуя упасть вниз и размозжить себе голову. Но тем не менее этого не случилось.

Несмотря на некоторую тучность, Иван Трофимович проделал весь этот маневр с замечательной ловкостью и исчез в слуховом окне. Войдя на чердак, Иван Трофимович отдышался и припал к полу. Тут он долго искал что-то в песке и стружках, наконец нашел, нажал какую-то кнопку, и перед ним показалась глубокая расщелина, ранее прикрытая гладко обтесанным громадным камнем. Под ним обнаружилось помещение не больше сажени в квадрате, стены которого представляли такие же цельные и гладкоотесанные камни. В отверстии показался свет, при слабом блеске которого можно было разглядеть странную женскую фигуру, сидящую в углу на корточках около тюфяка и глиняной миски, стоявшей в соседстве с куском черного хлеба.