— Кавалер, ваш лучший конь пропал.

Он вскочил, чуть ногу не подвернул, пошел с Максимилианом и Сычем на конюшню, и точно, нет ни коня его лучшего, ни седла самого дорогого. Конь один больше ста талеров стоил, Волков думал его на племя брать. И седло было непростым. И тут его словно обожгло. Побежал в дом, хромая, схватил кошель, а он легок. Пуст. Встряхнул, перевернул его, и ничего оттуда не выпало, кроме ключа от сундука. Ни единой монеты не было в нем, даже медной. А ведь были деньги, у него еще немного было, монах ему сдачу привез с пяти золотых. Слава Богу, хоть ключ остался. Волков кинулся к сундуку, открывал, так руки дрожали: нет, все на месте. И шар хрустальный, и золото в шелковом мешке, и бумаги на собственность, и в Ланне, и на Эшбахт тоже, и вексель имперский цел. Не было только тех денег, что в кошеле у него у кровати на комоде лежали. Сколько там было точно, он не знал, талеров двадцать, наверное, набралось бы.

Он запер сундук, поднялся с колена и был мрачен:

— Сыч, Бертье на охоте?

— Нет, экселенц, утром приходил кормить собак, ушел потом, сказал, что к вечерку поедет за солдатское поле, за кабаном, когда кабан нажрется и ляжет отдыхать.

— Максимилиан, седлайте коней, Сыч, найди Бертье.

— Ловить будем? — спросил Фриц Ламме.

— Нет! — заорал Волков. — На прогулку поедем!

— Я сейчас, экселенц, сейчас, — заверил Сыч и исчез.

Максимилиан тоже кинулся в конюшни. Повторять нужды не было.

* * *

Кажется, собаки взяли след. Да и мужик один сказал, что видал Якова верхом, ехал он на восток, к реке. Так и было, чуть проехав, нашли следы: подковы конские на глине. До самой реки следы довели, а там — все. В реку зашли и пропали. Пришлось через реку перебираться во Фринланд, благо, тут она была неширока. А на том берегу, ничего не нашли, как ни искали. Рыскали по берегу, вниз и вверх по течению, все впустую. Словно в воду канул, утонул вместе с конем мошенник. Уже от голода во второй половине дня, хоть люди его о том и не просили, распорядился ехать домой.

Ехал домой чернее черного, на людей исподлобья смотрел. Ногу от целого дня в седле выкручивало, хоть зубы сжимай, может, оттого от него волнами злоба разлеталась такая, что с ним рядом ехать никто не хотел.

А он только о том и думал, что обманули его, что землю ему поганую в награду дали, на которой только подлый народ жить может. Ехал Волков, оглядывая унылые виды своего удела, и злился еще больше. Вот только что был он за рекой, во Фринладне, а там трава вокруг, вдоль берег шли луга да покосы, а тут что? Шиповник да репей с лопухами. И казалось ему, что ничего хорошего здесь ему не будет, что только убытки тут могут быть.

Конь племенной — сто талеров, а то и больше, седло рыцарское, деньги: всего на сто пятьдесят монет убытков. Не считая самого подлеца Якова. Ох, как дорого ему обходилась земелька эта. Трат на шесть сотен уже набралось. Вот так награду ему дали. Вот так прибыток.

* * *

Приехал домой, а все не мило ему там, только Брунхильда мила. Она вышла во двор, помогла ему с коня слезть, повела в дом, все молча, без причитаний. Уложила на постель, сапоги сняла, сама рядом села, ногу, как могла, мяла, но конечно не так, как Агнес, но старалась. Велела вина горячего с медом ему сделать, пока обед грелся.

Но было в нем то, чего у многих других нет. То, чем он еще в солдатах, в молодости выделялся. У некоторых от неудач руки опускаются, другие на неудачах учатся, а у него от неудач кулаки сжимались, он еще злее становился и еще неуступчивей.

Долго кавалер в постели не лежал, как только чуть нога отпустила, позвал он всех офицеров к себе на обед. И те пришли.

Говорил он с ними о том, что человек ему смышленый и честный нужен будет на дело одно, спрашивал, есть ли среди их людей такой. И все сказал, что есть. И у Брюнхвальда такой имелся, и Бертье с Рене подобного же предложили. Волков послушал офицеров, все, что сказали офицеры, обдумал и выбрал того, которого рекомендовали Рене и Бертье. То был сержант Жанзуан.

И он произнес:

— Пусть на рассвете сержант этот и десять охотников будут готовы с подводой и едой на три дня. Поеду с ним на юг, к острову, рыбу ловить. Сети надобно взять и одну лодку. Пара солдат на ней вниз по реке поедет, остальные со мной пойдут. Всем жалование будет небольшое.

— Хорошо, — сказал Рене.

Спрашивать Волкова дальше о рыбалке из господ офицеров никто не решился, уж больно мрачен он был. Господа доедали обед и говорили только промеж себя и с госпожой Брунхильдой, с Волковым не говорили.

* * *

На рассвете сержант Жанзуан пришел к нему и доложил, что все готово, что два человека уже пошли на восток к реке и оттуда на лодке повезут сети на юг. А остальные с ним пойдут. Все ждут его.

Волков позавтракал не спеша, велел Максимилиану сложить доспех и оружие в свою телегу, на всякий случай, и как позавтракал, поцеловал Брунхильду и сел на коня:

— Я уеду дня на три, — сказал он, — Ёган тебе в помощь останется, Сыча заберу, если случится что, так за господами офицерами посылай.

— Да, мой господин, — отвечала девушка, — не волнуйтесь, все будет у меня хорошо, езжайте.

И поцеловала ему руку.

* * *

Жанзуан был немолод, лет ему за сорок, слыл он строгим, въедливым и исполнительным, тем Волкову и понравился.

Носил дурацкие усы и дорогую сержантскую алебарду и вечно хмурился. Но вот сержантская лента на руке у него всегда была так чиста, как будто только что он ее стирал.

* * *

Еще до полудня приехали они к острову, те два солдата, что на лодке плыли, уже их ждали. Стали лагерем.

— Кавалер, прикажете расседлать коней? — спросил Максимилиан.

— Нет, — ответил Волков, направляясь к воде, — И держи арбалет наготове.

Максимилиан удивился, но спрашивать ничего не стал. Он знал, что кавалер частенько что-то задумывает, при этом ничего поначалу не говорит. Будет надобно — так скажет. А пока юноша надел тетиву на арбалета.