узка, и течение там много сильнее. А еще там есть камень и отмель. И ежели зазеваться, то либо за камень зацепишься, либо за отмель. И тогда все! Конец! Течение быстрое, и плот сразу разорвет, бревна ералашем встанут и разлетятся по всей реке, ищи их потом. Вот поэтому, экселенц, они по вашей стороне плоты и гоняют.

Это было как раз то, что Волков и наделся услышать.

— Молодец, Сыч.

— Это не все еще, — продолжил Фриц Ламме, — еще познакомился я с пареньком одним, на той стороне живет. Помогать нам он согласился. Он хоть и молодой, да смышленый.

— Тоже плоты гоняет?

— Нет, свинопас он, сирота бездомная. Я ему талер дал, так он рад был радеханек. Говорит: «Скажите, что господин вам надобно, все вам расскажу». А он там по всему берегу свиней гоняет, он все видит.

— Да, — задумчиво произнес кавалер, — этот парень может нам пригодиться. Молодец Сыч, дважды молодец.

И Фриц Ламме продолжил, но интонация его поменялась:

— Экселенц, я там походил, да побродил… С людьми разными потолковал…

— Ну? — Волков покосился на него с подозрением.

— Потратился я, экселенц, — продолжил Сыч, делая жалостливое лицо. — Даже свои личные и то потратил, опять же свинопасу талер дал.

Волков уже не первый день знал его, и думал, что скорее всего Сыч врет:

— Врешь ведь, — сказал он, — по трактирам пару дней посидел, да мальчишке дал немного денег, а говоришь, что потратился.

— Экселенц! — возмутился Сыч.

Но кавалер уже доставал из кошеля деньги, кинул на стол три монеты. Сыч оскалился довольный, сгреб деньги и стал вылезать из-за стола:

— Спасибо, экселенц.

— Иди уже, помойся, — сказал Волков, — а то госпожа Брунхильда морщится от тебя.

— Обязательно, экселенц, лишь бы госпоже Брунхильде угодить.

Он, кажется, первый раз назвал ее «госпожой». И Брунхильда это отметила. Загордилась. Вот теперь и Сыч ее госпожой признавал, оставался еще Ёган.

Она уже освоилась в доме, уже все слуги, и Яков и Мария слушали ее больше, чем самого Волкова. За мелкую монету стала она звать местных баб чистить дом, скоблить стены, потолок от сажи. Дом совсем уже не походил на тот огромный и крепкий сарай, которым он был поначалу. Он стал теплым и пах хорошей едой. И все вокруг, даже господа офицеры, беспрекословно выполняли ее просьбы. Она во все лезла, что касалось хозяйства, и во всем разбиралась. Ежедневно принимала молоко от местных баб, собирала сама яйца, следила как Мария замешивает хлеб, и все, все прочее делала. А еще она стала читать, да не просто, а монах еще в Ланне выучил ее читать на языке пращуров, она и увлеклась, теперь могла и любую молитву из Писания прочесть и перевести, не дура авось. Баб местных собирала, читала им из книги, и детей местных привечала, то хлебом белым, то каплей меда. Они часто во дворе дома крутились. И звали ее не иначе как «милой госпожой». Быстро стали ее любить тут все.

И чем тогда она не госпожа? Госпожа. Кто же в том усомнится, когда помимо всего она еще каждый день ложилась с господином в кровать. Только вот пока не венчаная, а так настоящая госпожа.

И Волкова не удивило, когда как-то однажды пришли мужики, и не к нему пришли, а к ней. Как к заступнице, и стали говорить с Брунхильдой о делах, что ее не касались.

— Вы уж вступитесь за нас, госпожа, — невесело бубнил один из них. — Уж утихомирьте вашего управляющего.

А она не отправила их к господину, проявила участие:

— И что же он?

— Неволит, госпожа, поначалу как приехали, господин обещал, что барщина будет два раза в неделю, а управляющий свирепствует, почитай каждый день гоняет: то на сено, то канавы в болоте рыть гоняет.

— Каждый день гоняет? — интересовалась искренне девушка.

Волков прислушивался поначалу к этому разговору, а потом встал и подошел:

— Значит, гоняет вас на барщину?

— Гоняет, господин, нешто у нас своих дел нету?

— А какие же у вас дела, поля вспахали, засеяли, заборонили, что за дела у вас?

— Ну, в огороде так всякие дела… — начал было мужик.

— В каком еще огороде, никогда не видал вас в огородах, там и бабы ваши управляются.

— Ну, со скотиной дела разные… — говорил мужик.

— С какой еще скотиной дела? — не верил Волков. — Баба твоя с утра ее подоила, да к пастуху выгнала, и вечером подоила, у тебя какие дела со скотиной? Ты и не видишь ее. Только молоко от нее видишь. И косишь сено ты не для меня, ты для себя, скотине на зиму косишь…

— Как же для себя! Две трети сена управляющий вам возит.

— Так лошадям зимой есть нужно будет, а лошадьми ты пользовался, когда поле пахал.

— Так то не наши лошади! То ваши лошади, — загалдели мужики.

— Ах, вот как, а кто за вас долги выплатил барону соседскому.

Мужики не отвечали, стояли сопели.

— Что молчите? Забыли? Вот и косите сено мне, не то будете лошадей в долг у барона брать.

— А как же канавы? — вспомнил один из пришедших.

— Будете копать, — строго сказал Волков, — не для меня копаете, а для себя, там вам выпасы дам, коли из болота луга получатся.

— О! — мужики в такое не верили, стали махать руками. — Никогда там лугов не будет.

— Будете копать, — повторил Волков. — Если вас не заставлять, так вы с печи слезать не будете. Управляющий говорит, что вы лентяи все.

Мужики насупились еще больше.

— Господин мой, — вмешалась Брунхильда, — может, поговорить с управляющим, может людям дать передых, может у них и вправду по дому дела есть.

Лезла она не в свое дело, но так она была красива и мила, что не смог он ей ответить отказом, махнул рукой и сказал:

— Ну, скажи Ёгану, пусть даст послабление. Только зря это все, нет у них никаких дел.

— Я поговорю с управляющим, — улыбаясь говорила Брунхильда, — ступайте.

— Вот спасибо вам, милая госпожа, — кланялись ей мужики. — Отрада вы наша.

Дурь, конечно, это была бабья, нечего было этих мужичков жалеть. Прав был Ёган, прохиндеи они и лентяи, но так рада была Брунхильда, так довольна собой, что Волков ничего не стал ей выговаривать. Она довольна, ну и он доволен. Пусть по ее будет.

* * *

Еще через день к нему пришли солдаты, те, что из людей Рене и Бертье, было их немало, человек двадцать, они вызвали его во двор, и сержант от лица всех начал:

— Господин, дело крестьянское скудное, вот мы походили по