– К тому же, согласись, Санни пойдет на пользу, если в его жизни вновь появится отец.

И так без конца – в оправдание своего отказа от ребенка. Тедди подозревал, что главным аргументом для нее все же были деньги – точнее, их отсутствие.

Естественно, поначалу говорилось «только на пару недель» во время школьных каникул, и Тедди не догадывался, что дочка уже строит далекоидущие планы. Теперь уже выходило, что Санни останется жить у Вильерсов («Навсегда?» – с ужасом вопрошала Берти). Ребенок рос впечатлительным, и, по разумению Тедди, совершенно неправильно было выдергивать его из привычной среды и ожидать, что он расцветет у чужих ему, по сути, людей. Втайне от Виолы Тедди съездил к своему поверенному, чтобы составить заявление в суд по делам семьи с требованием предоставить ему опеку над внуками. Он не питал особых надежд на успешный исход дела, но кто-то же должен был вступиться за детей, правда?

Внушительные чугунные ворота стояли нараспашку, и дед с внучкой беспрепятственно въехали в поместье «Джордан». Путь до Норфолка, вопреки расчетам Тедди, оказался долгим. Раньше ему не доводилось посещать здешние края – этакий огузок на карте Англии. Последние минут тридцать пришлось мучительно тащиться по узкой дороге следом за какой-то неповоротливой сельскохозяйственной техникой и ленивыми овцами. Взятое в дорогу съестное почти закончилось. Они утоляли голод булкой с сыром и маринованными огурчиками, чипсами с солью и уксусом и батончиками «кит-кат». Виола, категорически запрещавшая эти продукты, оставила Тедди «диетические рекомендации» для Санни и Берти («ничего такого, на чем изображено лицо»): пшенка со шпинатом, запеканка из лапши с соевым сыром. Тедди ничего не имел против вегетарианства («Я не ем убоину, дедушка Тед», – говорила Берти), в котором видел много положительного, но отказывался исполнять высочайшие повеления Виолы. «Мой дом – мои правила, – говорил он. – Пищи для канареек здесь не будет». Он не забыл, как покупал веточки проса для Твити, дочкиной канарейки. Бедная птаха, думалось ему все эти годы.

Вегетарианство, штайнеровская школа, скучнейшие собрания «Лесного племени» – Тедди был готов на все, лишь бы внуки жили в надежных стенах его дома. Как он мог отпустить Санни к Вильерсам… Виола умотала на юг страны, чтобы там выражать свой протест против крылатых ракет, а когда Тедди мягко напомнил, что обязанности матери, а тем более матери-одиночки, будут поважнее борьбы за мир во всем мире, дочь ответила, что это курам на смех: она ведь борется за будущее детей всего мира. Тедди казалось, что одному человеку такая задача не по плечу. В прошлый раз, уезжая на очередную акцию протеста в Гринэм-Коммон, Виола на несколько дней взяла с собой сына и дочку. Дети умоляли, чтобы больше их туда не возили; «холодно» и «голодно» – вот и все впечатления, оставшиеся у них после той поездки в долину Темзы, не считая того, что их до смерти напугала конная полиция, которая расшвыривала женщин, как хулиганистых футбольных фанатов. В следующий раз Виола, по ее словам, поставила себе целью попасть под арест. Тедди на это заметил, что большинство людей ставит себе целью никогда в жизни не попадать под арест, а Виола возразила, что идея непротивления ей чужда, и спросила, вспоминает ли когда-нибудь отец о тысячах безвинных людей, которых убил во время войны. Она не страдала излишней логикой мышления. «При чем тут это?» – спросил Тедди, и Виола ответила: «Да при всем». (Неужели? У него ответа не было, но Урсула бы за словом в карман не полезла.) В конце концов Тедди предложил: «Можешь оставить Санни и Берти со мной», и у Виолы сделался вид как у Атласа, которому сказали, ладно, мол, так и быть, можешь больше не держать этот мир, опускай.

Разговор этот произошел с полгода назад, и в доме постепенно выработался определенный распорядок. В глазах Тедди любовь всегда имела сугубо практическую направленность: школьные концерты, чистая одежда, регулярное питание. Санни и Берти, похоже, не возражали. Раньше их жизнь подчинялась взбалмошным причудам Виолы. («„Я была ужасающей матерью!“ – весело восклицает она» // Журнал Mother and Baby, 2007.) «Да, ты права», – соглашалась Берти.

В ту пору Тедди еще держал кур и пчел; дети были в восторге. Они много времени проводили на свежем воздухе. На сук большого грушевого дерева в дальнем конце сада Тедди повесил качели. Стал возить на экскурсии по близлежащим достопримечательностям: в Поклингтон – полюбоваться водяными лилиями, в Касл-Ховард и Хелмсли, в Дейлз, когда у овец появлялись ягнята, в аббатство Фаунтинс, в Уитби. Даже Северное море уже не казалось Тедди столь унылым в компании Берти и Санни. Внуки обожали бродить по тропам среди папоротников и устраивать пикники на пурпурных вересковых пустошах. Они во все глаза высматривали змей, бабочек и ястребов. (Детей Виолы было не узнать.) Тедди к тому времени уже вышел на пенсию; внуки заполнили немало пустот в его жизни. А он занял большое место в жизни Санни и Берти.

У него появились долгосрочные планы. Наверное, надо будет перевести ребятишек в государственную школу, записать их вместо «Лесного племени» в детские скаутские отряды – и тут, как гром среди ясного неба, позвонила Виола с этими новыми инструкциями насчет Санни. Тедди содрогался при мысли об отъезде Санни в «Джордан», но что он мог сделать? Виола имела право распоряжаться. У него было полное впечатление, что дочь навсегда поселилась в лагере сторонниц мира, и лишь через несколько месяцев, когда она вернулась, Тедди узнал, что после проведенного в Гайд-парке митинга Кампании за ядерное разоружение Виола уехала в Лидс с Уилфом Ромэйном и, говоря ее словами, с ним сошлась. Тедди не ведал об этом ни сном ни духом, пока дочь не сказала: «Я через неделю замуж выхожу. Хочешь – приезжай».

Когда-то в поместье «Джордан» вела длинная вязовая аллея – две великолепные шеренги почетного караула, но теперь на их месте остались только пни от больных деревьев. Та же напасть обрушилась десять с лишним лет назад и на Эттрингем-Холл, но здесь вязы заменили дубами. Тедди казалось, что посадка дуба – это акт веры в будущее. Он хотел бы посадить дуб. В Эттрингем-Холл Тедди вернулся много позже, в тысяча девятьсот девяносто девятом, во время своего «прощального турне» с Берти. «Холл» превратили в «загородный отель». Там они заказали по стаканчику в баре «Донт» и неплохо пообедали в ресторане, но остановиться на ночлег решили там, где подешевле, – в деревенской гостиничке с завтраком. Собственно, и деревни как таковой уже не было. Лисью Поляну и «Галки» со всех сторон обступил дорогой коттеджный поселок. «Дома футболистов», – говорила Берти. Построенные на лугах. Лен и шпорник, лютики и маки, первоцветы и маргаритки. Все пропало.

От этих перемен Тедди совсем загрустил, да и Берти тоже: она не знала и знать не могла здешних мест, но умом как-то поняла, что именно они сделали ее такой, какая она есть. Ей хотелось постучаться в дверь Лисьей Поляны и попросить у нынешних владельцев разрешения зайти, но ее встретили глухие ворота с электронным замком и камерами видеонаблюдения; нажав на кнопку зуммера, она так и не услышала ответа. Тедди при этом испытал огромное облегчение: он бы не смог заставить себя переступить через порог.

– Голландская болезнь, – объяснил Тедди внучке, когда они подъехали к поместью «Джордан». – Она убила все вязы.