А кому мне было верить на этой земле, если не ему?

В назначенное время я был у храма Святого Георгия. Зашёл, поставил свечу Николаю Угоднику и горячо помолился, чтобы Виталька одумался и вернулся на родину, такой, как раньше. Ох и дурной же я был!

Ахмет ждал меня. Мы зашли в кафе в подвале, взяли чай и хингалш. Я разделил лепёшку на две половины, протянул ему, но он не притронулся и сказал, что дал обет, смысл которого из его невнятных слов я не понял. Вблизи он выглядел почти стариком, кожа задубела, образовались глубокие залысины в волосах, нижняя губа, вся в язвах, запала внутрь. Я заговорил об отце и матери – он ответил, что нет смысла вспоминать. А в чём тогда смысл, спросил я, в твоём оружии? Нет, ответил он, смысл в вере, а оружие помогает сегодня служить ей. Тогда почему ты хочешь, спросил я, чтобы ради этого оружия я предал своих? Я не хочу, ответил он, ты сам готов их предать – ты же не застрелил меня тогда в лесу, ты нарушил свой долг. Я не мог тебя застрелить, сказал я, ты – единственный, кто у меня остался. И тут он впервые посмотрел на меня с интересом, но к этому интересу примешивалась го- речь.

– Если я для тебя – единственный, то ты – потерянный человек, брат. Потому что не веришь по-настоящему. И в то, за что ты сражаешься, не веришь, и в тех, кому молишься. Ты испытываешь жалость к самому себе, одиночество – а это значит, не покорился ты Богу. Служишь греху и в этой грязи сдохнешь. Прощай, мне нечего больше тебе сказать.

Я догнал его на улице. Я понимал одно: мне надо вернуть его, жестоким, больным, любым, но вернуть. И я рассказал ему, где тот склад с оружием и что он без охраны. И даже… зная, что он будет меня презирать, зная, сто раз это зная, я всё равно обещал помочь ему. Своих надо возвращать. Тогда до встречи, ответил он и назвал день.

Было пасмурно, низкие облака приблизили ночь. Часть я покинул самовольно, прихватив свой «АКМ». Склад внутренних войск – окружённая двором одноэтажная кирпичная постройка, где хранились конфискованные ящики с железом, – находился на выезде из города. Подходя к нему, я заметил два джипа и понял, что брат уже там. Их было человек пять, один подошёл к воротам и легко сбил замок. Вэвэшников нигде не было видно, но раз Хозяин позаботился, то они должны были появиться.

Я перелез через забор с другой стороны, притаился за горой шифера во дворе. Они взломали двери склада и вошли внутрь. Ахмет раскрыл ворота, сел в машину и подъехал к дверям, его люди уже выносили первый ящик. Наших по-прежнему не было, и это, конечно, полное западло. Если они не появятся, мне придётся обнаружить себя, а значит, я буду вынужден уйти с бандитами. Навсегда бросить своих. Но выбора уже не оставалось – я вышел из укрытия. Ахмет поднял руку и сказал своим не стрелять. Таким я и запомнил его – с поднятой рукой, глядящим мне в глаза. Прогремел первый мощный взрыв, затем второй, последнее, что я услышал, – были автоматные очереди со всех сторон.

Лежать было тяжело, сидеть – больно. Но хуже всего то, что невозможно было глотать и двигать челюстями. Слюна текла беспрерывно, её вытирала сестра, сам я этого сделать не мог, руки были перебиты. Когда кончалось действие обезболивающего, лицо раскалывалось. Я думал, что лица у меня теперь нет совсем, остались раздробленные, торчащие во все стороны кости. Скосив глаза, я видел их, когда делали перевязку. Кормили меня через трубочку, чем, не знаю, вкусов я не различал. Операций было штук шесть, потом меня отправили в Москву, и там, отойдя от очередного наркоза, я почувствовал, что могу снова открывать и закрывать рот. И это оказалось как новая жизнь. Но с речью, конечно, беда. Челюсти смыкались неплотно, поэтому я потерял способность произносить многие звуки. Московский доктор, осматривавший меня перед выпиской, был оптимистом. Говорил, что взрыв начисто лишил меня нижней челюсти, и то, что её вообще удалось собрать и кое-как пристроить на место, было уже великим чудом. По больницам я провалялся пол- года.

Однажды меня навестил человек от Хозяина.

– Шеф интересуется, как ты тут. Дело твоё закрыли, из рядов Вооружённых сил ты уволен по ранению. Значит, родине больше ничего не должен. А вот нам ещё послужишь. Поэтому, как сможешь ходить, поступаешь в распоряжение Валерия Николаевича.

А что мне оставалось делать?

Он встретил меня радушно, даже, я бы сказал, тепло. Руку пожал.

– Эх, Мангуст, какой ты теперь видный стал! Ничего, ничего, шрамы украшают мужчину. Врачи тебя с того света вытащили, руки, лицо спасли. Ну а говорить – это ерунда, от этих разговоров, братец, одни беды на земле. Стрелять-то не разучился? Вот и будешь у меня работать. Я своих не бросаю, ты это учти.

И ответил сам на мой немой вопрос:

– Погиб твой брат. Шальная пуля. Операция внутренних войск прошла отлично, бандиты уничтожены.

Шестнадцать лет прошло с тех пор, шестнадцать лет. И вот теперь – Тамара. Я опять пришёл к ней, написал: «Что знаешь про брата? Жив? Ушёл в горы?»

– Нет, – она качает головой, – он убит. Его убил тот, кого ты называешь своим хозяином. Ахмет был для него опасен. Он мог рассказать, как твой хозяин наживался на выкупе заложников. Да, я знаю, что твоего брата звали Ахмет. Он вёл переговоры с Петряевым о выкупе и был в курсе всех его дел. Об этом мне рассказала английская журналистка, бывшая в заложниках у бандитов. Я познакомилась с ней на съёмках, она нас консультировала. В разгар войны её захватили в плен, она пробыла там три месяца. А потом твой хозяин выкупил её, и она летела с ним на частном самолёте в Москву. Петряев дал ей водки, думал, что она в отключке. Джекки много услышала за тот короткий полёт и сложила вместе все факты. Он понимал, что долго греть руки на похищениях не получится, бандитов постепенно уничтожали. Надо было прятать концы в воду. Когда Петряев узнал, что ты – брат Ахмета, он решил через тебя заманить его в ловушку и уничтожить. Он тебя обманул. Твой хозяин лично застрелил Ахмета, а всех остальных взяли в плен.

Я не стал её слушать, поднялся и пошёл прочь. Что она может знать? Наслушалась пустой болтовни.

– Он и тебя хотел убить! – крикнула она мне вслед. – Но решил сделать из тебя раба-убийцу.

Конечно, я не нужен был Хозяину телохранителем – у него их было в достатке, и помощнее меня, и ловчее. Я же после больницы был дохляк, еле ноги передвигал. Ещё и инвалид в придачу. Но глаза, слава богу, остались невредимы, и к рукам твёрдость вернулась довольно быстро.

Я понял, что нужен ему для так называемых деликатных поручений – слово-то какое мерзотное. Штатный устранитель неугодных физических лиц. А что, удобно. К наёмным людям в таких случаях обращаться рискованно, есть опасность, что сдадут. Их потом самих надо кому-то убирать. Я же был на постоянке. И никому, кроме Хозяина, служить не собирался.

Обычно мне требовалось недели две, чтобы отследить маршруты жертвы, выбрать оптимальные точки. Следов не оставлял, работал чисто. Но на армянина мне много времени не дали. Хозяин сам назвал день и место, приказал – срочно. Пришлось ехать в загородный дом, толкаться в толпе гостей. Да ещё, как назло, объект не один был в кабинете – с бабой рыжей, которая уползла под стол, пока я наводил прицел. Стрелял я с балкона и прикинул, что лезть в комнату её добивать – только самому засыпаться. Я передал Хозяину всё, что видел: что объект отдал рыжей часы и флешку.