– Зачем тебе нужна эта старая безделушка? – спросила Харриет, одним легким движением руки развернув веер, и улыбнулась, когда из него выпала бумажка. – Прячешь любовные письма?

– Нет, это не мой веер. Он принадлежал Элоизе Вулф, – удивленно протянула Брук. – Мне следовало бы вернуть его Доминику.

– Бедная девочка, – вздохнула Харриет, поднимая бумажку и кладя ее вместе с веером на туалетный столик. – Нужно рассказать Томасу о том, что ты открыла мне прошлой ночью. Пусть я люблю сына, потому что он мой сын, но мне не нравится, каким он стал, и к тому же он замышляет убийство…

– Не говори ничего, – перебила Брук и с трудом выдавила: – Я была очень зла, когда сказала это. Я рассердилась, потому что Роберт отдал мне пузырек. Я только предположила, что это яд, хотя он все отрицал, и даже не проверила, и сразу выбросила, поэтому не знаю точно, что там было. Если его лишат наследства, я и слезинки не пролью, но его нельзя обвинить в чем-то худшем, чем совращение невинных девушек, а об этом отец уже знает. Очевидно, Роберт перестал этим заниматься после предупреждения Томаса. Кроме того, Доминик подпишет обещание оставить его в покое. Так что всему этому положен конец.

– Я все равно на всякий случай буду за ним следить. Не впервые приходится это делать.

Они съели вместе обед, а потом и ужин. Брук начинала думать, что Харриет не оставит ее одну в этот день. Впрочем, она не возражала. Она давно привыкла к непрестанной болтовне матери, но сегодня эта болтовня не казалась ей такой нервной, как она помнила с детства. Сегодня Харриет просто пыталась отвлечь Брук от мыслей о Доминике. И у нее неплохо получалось.

– Твой отец хотел бы поговорить с тобой, произнести что-то вроде официальной речи, ведь у тебя начинается сезон.

– Предпочла бы этого избежать.

– Не сегодня, конечно, – согласилась Харриет. – Я объяснила, что ты расстроена. Ему не слишком это понравилось. Но может, как-нибудь на этой неделе? Иначе он спустится вниз, чтобы посмотреть, кого ты принимаешь.

– Я никого не принимаю.

– Станешь принимать. Я ответила согласием на все полученные мной приглашения, а их будет еще больше после того, как все узнают, что теперь ты дебютантка.

– Не усердствуй, – предупредила Алфрида. – Ей нужно время, чтобы свыкнуться с тем фактом, что волк позволил ей уйти.

– Вздор, – отмахнулась Харриет. – Ей следует отвлечься, чтобы у нее не оставалось времени думать об этом…

– Дайте ему неделю, и он будет отираться у твоей двери, – перебила Алфрида.

Она дала ему две недели, две очень насыщенные недели. Но не видела Доминика ни на одном балу, куда возила ее Харриет, и наконец, узнала причину от его друга Арчера. Оказалось, что он вернулся в Россдейл почти сразу же после… после того, как помолвка была разорвана. Его отъезд из Лондона и очевидный отказ от нее еще больше опечалил Брук. Ей тоже хотелось бы оказаться в Россдейле. У нее сохранилось столько прекрасных воспоминаний о пребывании в этой дикой, прекрасной северной земле. Она с такой радостью узнавала Доминика, мчалась на Ребел по пустошам, общалась со Сторм! Сколько раз может разбиться одно сердце?

Но мать делала все, чтобы заставить дочь забыть. Брук была окружена поклонниками, и они уж точно осаждали ее дверь. Она действительно имела такой успех, как предсказывала Харриет.

И вот уже целую неделю ей удавалось избегать беседы с отцом. Она проходила на цыпочках мимо его двери, – почему она всегда открыта? – или пробегала, когда слышала, что он говорит со слугой. Но наконец однажды он выкрикнул ее имя, вынудив войти в комнату.

Томас все еще не оправился после поездки в Лондон, а Брук не собиралась лечить его больные суставы, удерживавшие его в постели, особенно сейчас, зная, как не любит его мать. Когда она предложила помочь отцу, мать покачала головой и спросила:

– Ты же не хочешь, чтобы он спустился вниз и распугал твоих поклонников?

Может, она и хотела. Потому что поклонники ее не интересовали.

– У тебя есть уже какие-то имена? – требовательно спросил Томас, когда она подошла к его кровати.

– Имена?

– Твоя мать заверила, что если предоставить это тебе, ты сделаешь лучшую партию, чем та, о которой смогу договориться я. Так расскажи, кого ты считаешь своим возможным мужем, и не медли, потому что мне не терпится это услышать.

Брук не помнила ни единого имени, потому что не была готова к этому дебюту, не могла перестать думать о Доминике и все еще с трудом сдерживала слезы. Поэтому она назвала единственное имя, которое могла вспомнить, хотя видела Арчера всего один раз, если не считать бала, на котором была с Домиником.

– Арчер Гамильтон.

– В самом деле? – удивился Томас. – Я знаю маркиза Гамильтона, и мы члены одного клуба. Хороший род, влиятельный. Богатый. Его сын – вполне подходящая партия, хотя и не получит титула. Кто еще?

Пришлось изобрести еще несколько имен, услышав которые, отец заявил, что понятия не имеет, кто это, и приказал дочери держаться щенка Гамильтонов.

Она заверила, что так и сделает, хотя и не думала послушаться. Но нужно же было как-то выбраться из этой комнаты! К тому же у нее на уме было совершенно другое. Особенно после того, как она прочитала спрятанное письмо Эллы.

А когда Брук несколько дней спустя получила подарок от Доминика, ее слезы высохли.

В прилагающейся к нему записке было всего три слова: «С днем рождения». Ни приветствия, ни пожеланий, ни подписи. Но только Доминик мог купить для нее миниатюру в медальоне и наверняка сделал это до намечавшейся свадьбы. И приказал доставить ей, прежде чем покинул город. Внутри медальона находилось крохотное изображение белой собаки… или волка. Сторм. Неужели он послал это ей вместо того, чтобы просто выбросить?

Именно в этот момент Брук решила снова завоевать его, найдя доказательство того, что Элла вовсе не собиралась умереть, прежде чем родит ребенка. Если мать прекратит принимать приглашения, хотя бы ненадолго, чтобы она смогла…

– Ты вовсе не веселишься, верно? – спросила Харриет в ночь второго бала Брук.

– Не слишком, – вздохнула та. – Знаю, что нужно продолжать жить, как мы планировали, но слишком много всего случилось и…

– Господи, только не плачь! – попросила Харриет и быстро вывела дочь на широкую террасу, где почти никого не было. – Все, что ты испытываешь сейчас, пройдет, обещаю! Я так надеялась, что все эти развлечения помогут тебе успокоиться! Другой мужчина мог бы заставить тебя забыть об этом, если бы ты дала ему шанс.

– А если я не хочу?

Харриет обняла дочь и прижала к себе.

– Мне следовало бы знать, что разбитое сердце не излечится за несколько недель. Поплачь, мое сокровище. Мы скажем, что тебе попала в глаза пыль.