— Шум за оградой, — ответил он. — Как будто обо что скребут.

Я прислушался, но ничего особенного не услышал. Только что опять выстрелили наши с чердака, и в ответ прозвучало несколько ружейных хлопков примерно оттуда же, откуда стреляли и раньше.

— Ничего не слышу, — признался я.

— Не мешайте, — цыкнул на меня кучер, вылезая на бруствер. — Сейчас полезут!

Я не поверил, хотя уже не раз убеждался в превосходном зрении и слухе ездового.

Невдалеке что-то то ли хрустнуло, то ли стукнуло. Я вытянул шею и даже добросовестно повернул в нужную сторону ухо, но так и не понял, что означает такой непривычный звук.

— Это что такое? — не удержавшись, спросил я у Ефима.

— Лестницу приставили, а она концом съехала, — ответил он, не отрывая взгляда от изгороди, — сейчас полезут, готовьте спички.

Я послушался и вынул из кармана коробку отменных фосфорных спичек.

— Запаливай! — приказал Ефим, и я чиркнул головкой о специальную терку. Спичка вспыхнула, я прикрыл огонек от ветра и ждал дальнейших распоряжений кучера.

— Полезли, поджигай! — напряженным голосом прошептал он, и я подпалил нужную пороховую дорожку.

По земле змейкой помчался юркий огонек и вдруг пыхнул на конце ярким, живым пламенем. Оно взметнулось вверх, и сразу стало светло как днем. Во дворе уже было не меньше десяти гайдуков, еще четверо перебирались через ограду. Ослепленные светом и неожиданностью, все нападавшие словно застыли на своих местах.

— Пали, пали! — шептал мне в затылок Ефим.

Я поднес спичку к очередной пороховой дорожке. Она вспыхнула, а я тотчас скорчился на дне окопа.

— Вниз! — закричал я Ефиму, который то ли замешкался, то ли любопытствовал, что будет дальше, и потянул его вниз.

В этот момент, как будто со звоном лопающихся барабанных перепонок, рвануло так, что посыпалась земля со стенок траншеи. Над нами с визгом пролетели осколки чугуна и металлической начинки мины. Сразу же истошно закричали несколько человек. Я вскочил на ноги и высунулся наружу. Как и во время прежнего взрыва, из-за густого дыма в уже нескольких шагах ничего нельзя было разглядеть,

— Готовь пистолеты! — крикнул я в самое ухо оглушенному кучеру.

Однако, его, кажется, контузило. Он посмотрел на меня ставшими круглыми глазами и растерянно затряс головой.

Оставив его в покое, я наблюдал, не продолжится ли атака. Дым медленно расстилался по двору. Уже стало видно несколько неподвижных тел. Из самого эпицентра взрыва выплыл какой-то человек и, качаясь, побрел в нашу сторону. Он упал метрах в пяти от окопа, попытался встать, опять распластался на земле и с тоской посмотрел мне в лицо.

Осветительный костер, сложенный из соломы и сухих веток, да еще политый карасином, давал достаточно света, чтобы понять, что атаки на нас не будет. Об этом закричал кто-то из наших с чердака:

— Уходють!

Я вылез из окопа и помог выбраться на поверхность Ефиму, который все еще не пришел в себя. Он продолжал трясти головой и прижимал ладони к ушам. Оставив его, я пошел проверить, что мы натворили. Двигался крайне осторожно, готовый стрелять при любой опасности. Однако, ничего такого не происходило. На месте, где во время взрыва находилось с десяток гайдуков, лежало всего два тела, еще двоих я обнаружил возле забора. Остальное воинство бесследно исчезло.

Пока я осматривался, не очень представляя, что нам дальше делать с павшими противниками, ко мне подбежал парикмахер:

— Родиона убило! — закричал он. — Идемте же скорее!

— Как это случилось? — спросил я, на ходу.

— Не могу знать, у него вся голова в крови и лежит как мертвый!

Мы подбежали к избе, где прямо на земле лежал Посников, слава Богу, живой. Он ворочался и даже пытался отереть кровь, заливающую глаза. Вокруг него толпились стрелки с чердака.

— Несите его в избу! — закричал я, сразу же включившись в событие.

Купца аккуратно подняли и понесли внутрь.

— Больше никого не зацепило? — спросил я, хотя это было ясно и так. Все, кроме раненого в ногу хозяина и штабс-капитана, оставшегося на чердаке, были в наличии. Даже Ефим уже приковылял и маячил у меня за плечом.

Спустя несколько минут изба превратилась в лазарет. Я только успевал отдавать распоряжения, как их немедленно выполняли. Очень удачным оказалось то, что с вечера была протоплена баня, и не было недостатка в горячей воде. Даже женщины, еще окончательно не восстановившиеся, активно помогали. Рана у хуторянина оказалась несложной, хотя он и потерял много крови. Другое дело с Посниковым. Самое нелепое, что ранила его наша же мина. У него, как мне показалось, была серьезная черепно-мозговая травма. Копаться у него в голове при свете керосиновой лампы я просто не решился. Промыв и продезинфицировав рану, оставил лечение до утра.

После того, как наших раненых разложили по лавкам, мне пришлось заняться врагами. Ходатайствовали за своих прежних товарищей перебежчики. Самое удивительное было в том, что никто из нападавших не погиб. Тела, которые я посчитал безжизненными, довольно скоро начали подавать признаки жизни и подниматься со смертного ложа. Так что мы вскоре обзавелись восемью ранеными пленными. Работы с ними хватило до самого утра, и к рассвету я устал до крайности.

Впрочем, измучился не только я, все участники обороны бродили как сомнамбулы, не реагируя на окружающее. Потому, как только была перевязана последняя жертва минной войны, все улеглись и мирно заснули, оставив единственным часовым нашего бессменного впередсмотрящего, штабс-капитана Истомина.

Проснулись мы только к обеду, и для меня опять началось все то же самое. Теперь, при дневном свете, я, наконец, разобрался с Посниковым. Его рана подсохла и перестала выглядеть такой ужасающей, как ночью. Правда, сам он пока был без сознания. За ним трогательно ухаживала Кудряшова, практически не отходя ни на шаг. Женщины уже почти отошли после недавнего кошмара и чувствовали себя удовлетворительно,

Я этим утром впервые толком рассмотрел спасенную девушку. На вид ей было около двадцати лет, и, если бы не осунувшееся лицо и болезненная бледность, ее можно было посчитать красавицей. После пристрастного допроса она сказалась дочерью местного помещика. Как и большинство пленников Моргуна, как оказалась в заточении, не помнила,

Впрочем, с этой девушкой, звали ее Софьей Раскатовой, по словам Марьяши, было не все так просто. С ней случилась частая в это время несчастливая любовная история. Барышня влюбилась в какого-то заезжего офицера, отец был против их брака, они бежали, чтобы тайно обвенчаться. Однако, на пути им попался приснопамятный постоялый двор, они остановились там на ночлег, ну, а дальше, как водится, «упал, очнулся — гипс». Что стало с ее поклонником, она, конечно, не ведала, как и того, что делать дальше. Как я понял из Марьяшиного рассказа, путь домой ей был заказан, и, куда деваться, она не знала. В тот момент мне было не до нее, крутом стонали и жаловались на боль раненые, так что пришлось отложить решение ее проблемы до более подходящего времени.