— Трофим Васильевич, — обратился ко мне Матвей, — забирайте тетрадь и выходите наружу. А я отведу это… животное. — Он сжал левую руку в кулак и сильно ткнул Белякова в бок. В правой он по-прежнему сжимал лучевик, ни на миг не отводя дуло от беляковской головы. — Отвезем его в «Осинки» и там запрем. У вас найдется подходящее место?

— «Осинки» — большая усадьба, — сказал я. — Там всего довольно. Найдется и тюрьма.

— Превосходно, — одобрил Матвей Свинчаткин. — Ну, ступайте.

Я сошел вниз с тетрадью в руке. Мурин доедал щи. Завидев меня, Мурин поднял голову.

— Вернешься домой и приходи сразу к каретному сараю, — сказал я. — Мне там понадобится от тебя кое-какая помощь.

Мурин кивнул и спокойно вернулся к своему обеду.

Я ответил благосклонным кивком на поклон издали от трактирного хозяина и вышел на улицу. Мой электромобиль стоял возле входа, гладкий и синий, такой гармоничный и прекрасный в этом мире ошибок, недоразумений и несправедливости, что у меня даже слезы навернулись.

Бедная Анна Николаевна. Я сумел бы доказать ей, что эта вещь — не «дешевая мерзость». Она полюбила бы поездки на большой скорости. Я свозил бы ее в Петербург, мы посетили бы Кунсткамеру или еще какой-нибудь музей. А потом, вечером, Анна Николаевна угощала бы нас чаем и поглядывала бы добро и снисходительно. Она была женщиной, с которой возможна теплая, сердечная дружба. И на миг мне показалось, что она жива, что с нею ничего не случилось и скоро мы увидимся.

Мои размышления были прерваны появлением Матвея и Захарии. Захария, спотыкаясь, шел первым. Матвей с довольной ухмылкой в бороде шагал следом.

— Захария Петрович был так любезен, что согласился поехать с нами в «Осинки», — сообщил Матвей.

Вообще-то он вполне мог этого и не говорить, но удержаться не смог. Он просто сиял торжеством.

Беляков остановился возле меня, посмотрел прямо мне в глаза и процедил сквозь зубы:

— Вы горько раскаетесь в своих теперешних поступках, молодой человек. Вас будет глодать мучительный стыд.

— Вы это из собственного опыта мне говорите? — дерзко возразил я.

Захария покачал головой и полез в электромобиль. Матвей плюхнулся рядом с ним, а я устроился впереди, на водительском месте.

— Едем, — величаво распорядился Матвей.

Мы тронулись с места.

* * *

В Захарии Белякове меня смущало то, что он совершенно не был испуган. Он держался так, словно происходило какое-то едва ли не забавное недоразумение, которое скоро будет разрешено.

— Запрем его в каретном сарае, — сказал я Матвею. — Выводите.

Матвей грубо вытолкнул Захарию из электромобиля. Тот упал на снег. Пока Беляков поднимался на ноги, Матвей успел выбраться сам и снова навести на него лучевик. В мыслях я одобрил этот маневр.

— Слушайте, Свинчаткин, — проговорил вдруг Захария Беляков, — я наконец узнал вас. Вы ведь не мужик вовсе, а только притворялись, да и то не слишком искусно. Да, плохой из вас фигляр!

— Достаточно хороший, чтобы вы поверили, — возразил уязвленный Матвей.

— Я поверил лишь потому, что к вам не приглядывался, — ответил Беляков. — Вы не представлялись мне персоной достаточно значительной и интересной, чтобы уделять вам слишком много внимания.

— В письмах вы, однако, утверждали обратное, — вставил я.

Беляков обидно рассмеялся.

— Я писал эти письма, чтобы позабавить вашего дядю, а глупое кривлянье «Сократыча» служило этой цели наилучшим образом.

Матвей раздувал ноздри, сопел и шевелил бородой. Я с удивлением понял, что Захарии Белякову удалось его зацепить. Очевидно, Свинчаткин слишком гордился своим умением перевоплощаться, и Беляков понял, где можно нанести удар по его самолюбию.

— Одного не понимаю, — продолжал Беляков, — как вы решились выступать под собственной фамилией? «Свинчаткин» — не такое уж распространенное имя.

— И однако же меня до сих пор не раскрыли, — возразил Матвей. — А все потому, что люди обыкновенно ищут преступника среди преступников. Им никогда не придет в голову разыскивать преступника из мужицкого сословия среди профессоров университета. Что до вас, господин Беляков, то мы же никогда прежде не встречались. Вы постоянно находились в разных захолустных экспедициях, а я работал на кафедре. Занимался, знаете ли, наукой и пестовал молодое поколение ученых.

— Что ж, выпестовали, — сказал Беляков. В отличие от Матвея он никак не реагировал на уколы. — Например, этого Безценного. Я видел, как его привели в трактир в наручниках. Жалкое, доложу вам, зрелище! Разоблаченный преступник всегда жалок… А тут еще этот нелепый роман с богатой старухой.

Я взорвался:

— Кого вы называете «старухой»?

Беляков мельком глянул в мою сторону.

— Уж вы-то, Трофим Васильевич, должны признать, что женский век короче мужского и что Анна Николаевна, Царство ей Небесное, конечно, уже начинала увядать… Для такого молодого человека, как Безценный (не говоря уже о вас), она, несомненно, является старухой.

— Вы… грязный тип! — сказал я.

Я не знал, как еще пригвоздить его.

— Только не изображайте рыцарственный дух, — поморщился Беляков. — Я говорю все как есть. Подобная связь с женщиной, вышедшей из детородного возраста, противоестественна.

— Во-первых, еще не вышедшая… — Я прикусил язык и мысленно проклял себя.

Матвей Свинчаткин сказал:

— Ну все, хватит. Полезай в сарай.

— И не подумаю, — огрызнулся Беляков. — Я не убивал Анну Николаевну, что бы вы обо мне ни говорили. Да, я забрал у нее тетрадь, но я не убийца!

— У живой или у мертвой ты забрал тетрадь? — спросил Матвей.

— У мертвой… — сознался Беляков. На краткий миг я уловил в его лице испуг. — Она была уже мертва, когда я вошел в ложу. Я, собственно, хотел просить ее по-хорошему отдать мне эти документы… Но уговаривать не пришлось.

— И вы промолчали? — не выдержал опять я. — Ведь вы были там, в трактире, видели следователя…

— А зачем? — Он пожал плечами. — Что бы изменилось? Я не убивал. А привлекать внимание к письмам из экспедиции мне, по известной вам причине, не хотелось.

— В сарай! — рявкнул Матвей и ударил Захарию в лицо.

Может быть, господин профессор и плохо ломал из себя мужика, но битье кулаком в нос у него получилось. Захария мгновенно облился кровью, а Матвей ухватил его за шиворот и швырнул в сарай.

— Фу-у, — произнес Матвей, обтирая о себя руку. — Гадость.

— Ловко вы, — сказал я.

Матвей поморщился.

— Я впервые, — признался он. — Поэтому, наверное, и раскровянил его. Надо хорошенько закрыть дверь, а то ведь он выберется.