— А вообще, я чувствую, пора уже выбираться из норы.

Еловая лапа больно хлестнула меня по лицу, но я сдержался и не издал ни звука.

Я вынул из кармана передатчик и послал сигнал Мурину. Скоро мой чудесный электромобиль показался из-за поворота и, проплыв мимо нас, плавно остановился возле верстового столба с цифрой «65». Дверца, помедлив, отворилась, наружу высунулся встрепанный Серега Мурин.

— Я за-заснул, — сообщил он. — В-в-все в по-порядке, Т-т-трофим Ва-васильевич?

Он посмотрел на Матвея тревожно, но без всякой враждебности.

— Да, — кивнул я. — В полном порядке. Спасибо, Мурин. Ты очень хорошо справился. Это — Матвей Сократович. Он сейчас с нами поедет.

— З-знаю, — сообщил Мурин. — С-с-свинчаткин. Ба-бандит.

Матвей Свинчаткин расхохотался, а я безнадежно махнул рукой.

— Садимся и едем, Матвей Сократович.

Матвей взгромоздился на заднее сиденье, а я уселся спереди, рядом с Муриным.

Мурин потянулся к панели управления, чтобы ввести координаты, одновременно со мной. Мы столкнулись пальцами. Мурин быстро отдернул руку и посмотрел на меня почему-то с испугом.

— Все хорошо, — сказал я. — Набирай цифры.

Мурин ловко надавил несколько кнопок, опять посмотрел на меня и откинулся на спинку.

— Ко-когда я с-сам, н-не так с-страшно, — объяснил он.

Электромобиль сорвался с места и полетел по дороге. Мурин сидел с закрытыми глазами, с капелькой пота на бледном виске.

«И правда, боится, — подумал я. — Что ж, не буду больше его мучить этой штукой».

Матвей устроился расслабленно, спокойно. Сложил руки на животе, сплел пальцы. Теперь легко было поверить в то, что он профессор: привычка к удобству, к мягким креслам, к теплому помещению сказывалась в каждом его движении.

— Закончу дела с Беляковым и сбрею бороду к чертовой матери, — сказал Матвей, будто бы прочитав мои мысли. — У вас ведь найдется для меня приличная одежда? Кажется, в последние месяцы я здорово похудел.

* * *

Электромобиль остановился возле трактира. Мурин сказал:

— Я бы щей зд-десь с-съел, — и показал на вывеску, где скучно было выведено слово «трактир» без всяких дополнительных пояснений. — Бо-больно в-в-кусные зд-десь щи.

Я дал ему полтора рубля и прибавил, что он может не торопиться.

— Вернешься домой пешком, когда тебе будет удобно. А сарай завтра вычистишь.

— Т-там работы еще на д-два д-дня, — сказал Мурин, как будто это могло меня каким-то образом успокоить, и пошел заказывать себе щи.

Матвей с интересом проводил его глазами.

— Кто он? — спросил он у меня. — Любопытный субъект.

— Мой дворник, — ответил я. — Делает разную работу по дому или ходит с поручениями.

— Он, кажется, немного отсталый в развитии? — спросил Матвей.

— Просто заика, — объяснил я.

К нам уже приближался хозяин собственной персоной. Несомненно, он узнал меня.

— Господин Городинцев, если не ошибаюсь? — заговорил он со мной с полупоклоном.

При этом он метнул в сторону Матвея вопросительный взгляд, выражавший готовность, по моему мановению, немедленно отогнать мужика от моей сиятельной особы или же, напротив, приласкать и напоить водкой.

Я сказал просто и грубо:

— Мужик со мной. Будьте любезны, укажите нам, где у вас снимает комнату господин Качуров.

— Кто? — изобразил недоумение хозяин.

Я подал ему пять рублей.

— Вчера я имел удовольствие познакомиться с господином Качуровым в театре, на постановке «Гамлета». Нас свел господин Лисистратов.

— Да, да, постановка «Гамлета»… Ужасная трагедия! — произнес хозяин трактира. — То есть, я имею в виду, конечно, не пьесу, хотя и там, говорят, изображаются разные страшные случаи… Анна Николаевна!.. Разве можно было вообразить! Такая приличная молодая дама… Вы ведь знаете? Ну конечно, как же вы можете не знать! Эта подколодная змея, этот Безценный… удивительный все-таки негодяй. Некоторые обвиняют вас, — слово «вас» хозяин трактира процедил сквозь зубы, — но я считаю, что вы абсолютно ни при чем. Я так им и объявил! Господин Городинцев не мог ничего знать. Как и его дядя, покойный Кузьма Кузьмич, господин Городинцев-младший, хоть и попович, но разбирает добро и зло… В том смысле, что не видит злого в людях, даже когда оно очевидно, — быстро исправился трактирщик.

Я молчал, позволяя ему невозбранно молоть языком. Трактирщик принял это за одобрение и с жаром продолжил:

— Господин Порскин, следователь, также снимал у меня комнату. Вы, конечно, знаете. Прямо здесь и содержал арестанта. Недолго, разумеется, всего несколько часов, но народу набилась — тьма! Я ведь недельный запас водки распродал. Поверите? Недельный! Господин Порскин, между прочим, проживал у меня на казенный счет, то есть — совершенно без чаевых, но последние часы окупили все и даже сверх того. Порскин мне так и сказал. «Ты, — говорит, — внакладе не останешься, потому что я понимаю: каждый человек должен зарабатывать пропитание честным трудом, в меру своего соображения».

— А что народу-то набилось? — проговорил я. — Цирк им, что ли, показывали?

— Цирк не цирк, а арестант в наручниках, — многозначительно ответил трактирщик.

— Он что, прямо тут и сидел, в общей зале?

— Ну да, а где еще было его держать? Из комнаты своей господин Порскин к тому времени съехал, там уж и уборку сделали… Да и оставаться с таковым злодеем наедине — опасное дело. А тут — при народе. Он и не посмел ничего, Витольд-то. Сидел смирно и всё глядел вниз, себе под ноги… Замечали, злодеи — они всегда вниз глядят? Это потому, что их, во-первых, грехи к земле пригибают, — трактирщик загнул один палец, — а во-вторых, они ведь ад подземный высматривают, то место, куда их, по грехам, непременно скинут, чтобы вечно их червь неусыпающий грыз…

Я бы, наверное, наговорил трактирщику резких слов, если бы не заметил, что Матвей с трудом удерживается от смеха. Вся злость с меня разом слетела, и я просто сказал:

— Ну вот что, проводите нас лучше к господину Качурову.

— Так, а… чистая там публика… — сказал трактирщик, с открытой враждебностью уставившись на Матвея.

— Ничего, он со мной, — повторил я. — Постоит у двери. Мне не надо, чтобы он без меня оставался. Ясно?

Трактирщик, разумеется, ничего из моих объяснений не понял (я и сам толком не понимал, что имею в виду), но показал нам, где дверь в беляковскую комнату. Я поднялся по лестнице, Матвей тяжело ступал за мной следом.

— Лишь бы он еще был на месте, — прошептал вдруг Матвей.

Я оглянулся и поразился выражению его лица — одновременно зверскому и мечтательному.