Немедленно послали за доктором Острогорским в Санкт‑Петербург, следом за ним выехал педиатр Алексея доктор Федоров. Но никто не мог успокоить ребенка или унять нестерпимую боль из‑за отека, который теперь распространился от паха к животу. 6 октября температура поднялась до 38,9 °C, появилась аритмия. От непроходящей боли Алексея покидали последние силы. Ребенок мог только отчаянно прижимать к себе левую ногу как можно плотнее, пытаясь хоть немного облегчить свои страдания. Доктор Федоров опасался, что может начаться абсцесс и привести к заражению крови и перитониту.

Четыре ночи Александра почти не отходила от постели Алексея, а Ольга и Татьяна сидели возле него по очереди, отказываясь отдохнуть или поесть, лишь слушая, как он, крестясь, снова и снова вскрикивает при каждом приступе боли: «Господи, помилуй меня!» Его истошный крик переходил в хрип, он часто бредил[669]. «Мама, — сказал он как‑то, когда боль немного утихла, — не забудь поставить маленький памятник на моей могиле, когда я умру»[670].

В разгар этих событий Пьер Жильяр с ужасом наблюдал, как Николай, Александра и девочки делали героические усилия, стараясь вести себя так, будто все в полном порядке, поскольку они были окружены посетителями: «Одна группа охотников сменяла другую, гостей было больше, чем когда‑либо»[671]. Однажды вечером Мария и Анастасия исполняли пару сцен из «Мещанина во дворянстве» Мольера для компании навестивших их польских дворян. Все время выступления Александра сидела с ними, улыбаясь и болтая с железной решимостью, как ни в чем не бывало. Но как только выступление закончилось, она опрометью бросилась наверх, как вспоминал Жильяр, с «рассеянным и полным ужаса выражением лица»[672].

Имея полный дом гостей, которых нужно было возить на охоту, развлекать за завтраком и ужином, Александра и Николай пытались изо всех сил сохранить самообладание, в то время как наверху, скрытый от посторонних глаз, кричал от боли их сын, и крик этот эхом раздавался по коридорам. И все это, как писал Жильяр, в последней отчаянной попытке сохранить в тайне его болезнь.

К 8 октября врачи потеряли надежду, они совершенно ничем не могли помочь страдавшему ребенку. Федоров рассматривал возможность операции по вскрытию отека, чтобы откачать скопившуюся жидкость и ослабить, таким образом, давление на органы брюшной полости, которое причиняло Алексею такую боль. Но от «решительных мер» он быстро отказался, поскольку даже разреза было бы достаточно для того, чтобы ребенок истек кровью[673].

«У меня нет сил, чтобы передать вам то, что я испытываю, — писал доктор Боткин своим детям в тот день. — Я не в состоянии сделать что‑либо, только хожу вокруг него… Я не в состоянии думать ни о чем, кроме него и его родителей… Молитесь, дети мои, ежедневно и горячо молитесь за нашего драгоценного наследника»[674].

Царевич умирал, и нужно было подготовить к этому русский народ. До сих пор Александра решительно противилась публикации любых бюллетеней о состоянии здоровья Алексея, но в конце концов уступила. Вечером 9‑го числа доктор Федоров, доктор Карл Раухфус, еще один приехавший с Федоровым ведущий педиатр, возглавлявший детскую больницу в столице, составили краткое объявление для вечерних газет Санкт‑Петербурга[675]. Отец Васильев, духовный наставник царских детей, начал приготовление к последним обрядам.

Перед лицом неминуемой смерти ее единственного сына у Александры не оставалось выбора: необходимо было обратиться к Григорию за помощью. Анна Вырубова направила по ее поручению телеграмму Распутину в Покровское. Его дочь Мария упоминает, что он получил это сообщение на следующее утро, после чего молился некоторое время перед иконой Казанской Божьей Матери. Затем он пошел на почту и послал телеграмму Александре: «Малыш не умрет… Пусть доктора его не мучат»[676][677]. Позже пришла вторая телеграмма, в которой было сказано: «Бог увидел слезы твои и услышал твои молитвы». Григорий снова заверил ее, что Алексей поправится[678]. Странное спокойствие сошло на царицу с этого момента. Возможно, это передалось и больному ребенку и, в свою очередь успокоило его, потому что температура у него упала, ему сделалось лучше. Впервые после начала этого кризиса Александра, получив наконец ободрение, спустилась к ужину. «Она сияла от облегчения», — вспоминал генерал Мосолов. Врачи же, напротив, «казалось, были в полном ужасе» при таком драматическом повороте событий[679].

В 10 часов Алексея причастили снова: «Его бедное исхудавшее личико с большими страдающими глазами засветилось от благодатного счастья, когда священник подошел к нему со Святыми Дарами. Это было такое успокоение для всех нас, мы тоже почувствовали такую же радость», — сказала позже Александра Бойду Карпентеру. Она искренне полагала, что чудесное исцеление Алексея возможно только благодаря «глубокой, безоговорочной вере в Господа Всемогущего»[680]. И Он ее не покинул. Теперь во всех церквях России люди тоже молились за выздоровление наследника.

Во второй половине дня 10‑го числа Николай отметил в своем дневнике, что Алексей наконец крепко заснул. На следующий день врачи выпустили бюллетень для прессы, в котором было сказано, что кризис миновал. Доктор Боткин с облегчением писал своим детям: «Нашему бесценному пациенту, несомненно, значительно лучше… Бог услышал наши горячие молитвы». Однако все ужасно настрадались за это время. Алексей еще не скоро поправится полностью, но уже сейчас Боткин ловил себя на мысли, «сколько еще таких случаев может быть на его пути»[681]. Тем временем доктор Федоров вызвал из Санкт‑Петербурга своего молодого коллегу, доктора Владимира Деревенко, который в дальнейшем прочно войдет в состав врачей Алексея.