К тому моменту, как наступила пятница, не произошло двух вещей.

Во-первых, мне не позвонил Герберт Трифт, хотя я отправил ему еще несколько сообщений с просьбой со мной связаться, а во-вторых, Роланд Хеманс не нашел Денни Пальграффа.

В отношении последнего я должен был исполнить собственную угрозу и посадить адвоката на выходные в тюрьму. Но когда Джереми попросил меня дать его возлюбленному еще немного времени, я уступил. С практической точки зрения Хемансу было бы чрезвычайно сложно найти исчезнувшего клиента, сидя за пятнадцатифутовым забором из колючей проволоки.

Что же касается Герберта Трифта, то он, скорее всего, решил устроить себе отпуск. Может, оно и к лучшему. Всю неделю я по-прежнему потихоньку расспрашивал сына, но никаких разночтений в их с Элисон описаниях повседневных дел больше не обнаружил – она никуда не отлучалась, не оставляла его теткам и нигде не «засыпала». Регулярное наблюдение за ее аккаунтом в «Фейсбуке» тоже не дало мне никакой важной информации.

Последним делом, которое мне в ту пятницу нужно было рассмотреть в суде, были слушания по отмене назначенной меры воздействия в два часа дня. Это означало, что некий преступник, освобожденный условно под надзор, совершил нечто – и скорее всего, таких «нечто» было несколько, – чего делать не следовало, и теперь прокурор настаивал на том, чтобы вернуть его обратно в тюрьму. Я бы назвал эту процедуру нормальной, но, конечно, ничего из того, что может стоить человеку свободы, назвать нормальным нельзя.

Подсудимый был белый, лысый и потрепанный на вид, и, насколько я мог судить, насмотревшись на таких людей в зале суда, твердолобый. Его защищал частный адвокат в скверном костюме, которого я видел впервые.

Прокуратуру опять представлял Уилл Хаббард. Когда суд призывали к порядку – как правило, в этот момент представители обвинения поднимаются с мест и внимательно слушают, в полном соответствии с торжественностью момента, – он стоял, опустив голову, будто стараясь не встретиться со мной взглядом. Не хотел бы я знать, что он сказал Джебу Байерсу по поводу моего приговора Рэйшауну Скаврону.

Постаравшись, насколько это было возможно, сократить вступительное слово, я перешел к рассмотрению дела и предоставил слово Хаббарду, который по-прежнему избегал смотреть мне в глаза.

– Благодарю вас, Ваша Честь, – сказал он и стал перечислять выдвинутые против подсудимого обвинения, в частности заявив, что тот отказался от проведения третьей экспертизы на наличие в крови наркотиков (первые две он с треском провалил) и неоднократно был замечен в связях с людьми, от которых ему было велено держаться подальше. Иными словами, встал на путь, ведущий обратно в тюрьму.

Чтобы доказать это, он пригласил на свидетельскую трибуну инспектора, которому был поручен надзор за подсудимым. Ее показания носили чисто формальный характер, она повторяла их – а я слушал – уже не одну сотню раз. Ее манера поправлять волосы напомнила мне Элисон, и я поймал себя на мысли, что почему-то думаю о саше.

За последнюю неделю во всех ванных нашего дома появились вазы, наполненные высушенными цветами и другими пахучими штучками. Поначалу это меня озадачило: Элисон никогда не была большой любительницей таких вещей.

Но в четверг, вскоре после обеда, я направился в ванную на первом этаже и за благоуханием сирени, корицы и еще бог знает чего уловил другой запах, куда более неприятный.

Рвота. Ее желудок не выдерживал постоянной тревоги, и все съеденное почти сразу выплескивалось наружу. Осмотрев комнату, я также нашел флакон освежителя воздуха – еще одну вещицу, которой раньше никогда не было в нашем доме.

Кроме того, одного взгляда на Элисон было достаточно, чтобы понять, какой тяжелый урон наносит происходящее ее организму. Она еще больше похудела. Глаза ввалились. Девичьи манеры, до этого определявшие каждое ее движение, сменились какой-то скрипучей неуверенностью. Как будто она в одночасье постарела.

Такое же ведь не подделаешь, правда? И подобная реакция на стресс никогда не наступит, если ты знаешь, что твоя дочь жива и здорова, что ее кормят три раза в день и держат подальше от арахиса и опасных типов с ножами.

Не успел я додумать эту мысль до конца, как адвокат подсудимого издал возглас, тут же вернувший меня в зал суда.

– Я протестую, – завопил он, – ваша ремарка не имеет никакого отношения к рассматриваемому нами вопросу.

– Но она демонстрирует нам, что вашему клиенту свойственно рискованное поведение, – парировал Хаббард.

– Правам моего подзащитного нанесен неслыханный ущерб, Ваша Честь. Данный вопрос выходит далеко за рамки слушаний по вопросу об отмене назначенной меры воздействия. И выйдя из зала суда, вы не сможете загнать джинна обратно в бутылку. Я могу привести в пример как минимум три подобных прецедента: дело Беннета, дело Брауна и «Соединенные Штаты против Феллера».

Я молча уставился на них, явно застигнутый врасплох. Потом бросил взгляд на стенографистку, чтобы она, увидев мою растерянность, зачитала показания, вызвавшие эту перепалку. Но она лишь смотрела на меня, ожидая, что я что-нибудь скажу.

Потому что все всегда ждут, что скажет судья.

Я чувствовал, как пылают уши. Секретарь вытянула шею, чтобы посмотреть, почему я не отвечаю. Охранник неловко переступил с ноги на ногу.

Первым заговорил Хаббард.

– Ваша Честь, вы понятия не имеете, о чем мы только что говорили, не так ли? – спросил он.

И поднял к груди руки, выражая охватившее его раздражение. Столь демонстративный жест не позволил бы себе ни один юрист, однако Хаббард, с учетом нашей недавней истории, считал, что имеет на него право.

Тот факт, что он действительно был прав, не имел отношения к делу. Мне нужно было взять ситуацию под контроль, по возможности сохранив лицо или хотя бы то, что от него осталось.

– Господин Хаббард, – сказал я, стараясь придать голосу уверенность, – ваше поведение неприемлемо. Я требую, чтобы вы проявляли к суду должное уважение. Это понятно?

Он презрительно улыбнулся, но все же выдавил из себя:

– Да, Ваша Честь.

– Вот и хорошо, – ответил я, – возражение принимается, давайте продолжать заседание.

В ответ на это Хаббард злобно скривил рот. Да, он сдержался и не сказал ничего, что могло бы усугубить ситуацию, но, вероятно, уже начал обдумывать текст жалобы Джебу Байерсу. «Поведение судьи Байерса не приличествует его положению и позорит Восточный окружной суд Вирджинии…»

Он не знал, что сам на себя я злился вдвое больше, чем он. Ведь каким бы обыденным ни было для меня это дело, в жизни подсудимого ему было суждено сыграть судьбоносную роль. Преступник или нет, но он заслуживал лучшего. Как и вся система, которую я под присягой поклялся достойно представлять.

Это напомнило мне слова одного коллеги, которые он произнес вскоре после моего назначения: у судей не может быть неудачных дней. Что бы мы ни говорили, что бы ни делали в зале суда, все имеет значение.