Во многом разочаровали доставленные Петровым секретные документы. Вместе с тем в умелых руках они все же могли послужить эффективным политическим инструментом, который позволил бы правящей коалиции сокрушить левых и победить на выборах.

Документы разделялись на пять групп.

В первую вошли письма из московского центра в резидентуру в Канберре, в основном, за 1952 год. При направлении материалов в Королевскую комиссию они были маркированы как «московские письма», или «документы A-F».

Во вторую – рабочие материалы резидентуры, фрагменты писем и телеграмм за разные годы. Их классифицировали как «документы G». Они изучались особенно тщательно, поскольку в них упоминались австралийцы, которые могли быть использованы как источники информации и потенциальные осведомители.

В третью группу вошел материал, подготовленный в 1951 году по просьбе Пахомова австралийским журналистом. Это была подробная характеристика парламентского журналистского корпуса в Канберре (политические взгляды, связи, финансовое положение, предрасположенность к злоупотреблению алкоголем, сексуальные и религиозные предпочтения и т. д.). Этот обзор стал «документом H».

Наконец, в четвертую группу вошел «документ J», являвшийся анализом американского и японского влияния на политическое и экономическое развитие Австралии.

Последние два документа с учетом их авторства имели особое значение для АСИО и правительства коалиции. Автором первого, как уже отмечалось, оказался Ферган О’Салливан, пресс-секретарь Г. В. Эватта. А «доку мент J» составил член КПА, популярный журналист Руперт Локвуд. Никто из них не работал на советскую разведку и они делились с тассовцами своими соображениями и оценками в плане профессионального и дружеского взаимодействия, не более того. Однако для общественности оказался важным тот факт, что Локвуд и Салливан придерживались левых убеждений, симпатизировали СССР, и самое существенное – передавали в советское посольство свои материалы. В данном случае срабатывал определенный стереотип мышления, характерный не только для периода «холодной войны»: неважно, что именно ты передал стороне противника, главное, что состоялся сам акт передачи.

Таким образом, несмотря на то, что сведения Петрова не позволили раскрыть советскую шпионскую сеть в Австралии (потому что ее, по сути, не существовало) и идентифицировать фигуры, равнозначные, скажем, членам «кембриджской пятерки», в АСИО и в окружении премьер-министра в целом были удовлетворены. Можно было разворачивать массированное наступление на АЛП, КПА, профсоюзы и вообще на все силы, противостоявшие правящей коалиции.

Пока на вилле АСИО допрашивали Петрова и штудировали принесенные им документы, в советском посольстве пытались выяснить, что же произошло на самом деле. Там достаточно хорошо изучили Петрова, чтобы не принять на веру сообщение о самоубийстве. 7 апреля в МИД Австралии отправился Вислых для передачи официальной ноты с просьбой найти пропавшего третьего секретаря. Его принял сотрудник департамента протокола Ф. Стюарт. На следующий день он отзвонил Вислых, сказав, что передал ноту по инстанции и теперь «этим вопросом занимаются». Эта уловка не ввела в заблуждение посольство и в Москву ушла телеграмма, в которой говорилось, что Петров, скорее всего, сбежал.

Провели тщательный обыск дома Петрова, но не нашли ничего предосудительного. Антонов и Платкайс посетили клинику Бялогурского, но врач-поляк благоразумно отсутствовал. Тогда до него дозвонилась Евдокия, однако состоявшийся разговор ничего не прояснил. Бялогурский сказал, что ничего не знает.

10 апреля Вислых снова явился к протокольщику, вручил очередную ноту и поинтересовался – какие предпринимаются конкретные шаги. Стюарт отделался общими словами. Он либо не знал, что происходит, либо намеренно тянул время, имея на этот счет указание руководства.

Наконец, 13 апреля в парламенте выступил Мензис, объявивший, что Петров попросил в Австралии политического убежища, что эта просьба удовлетворена, и он находится под защитой австралийского правительства. «Несколько дней назад Владимир Михайлович Петров, который был секретарем советского посольства в Австралии, оставил свою дипломатическую должность и через австралийскую секретную разведывательную организацию обратился к австралийскому правительству с просьбой о предоставлении ему политического убежища… Эта просьба была удовлетворена». Мензис потребовал создания специальной Королевской комиссии для изучения представленных перебежчиком доказательств советского шпионажа.

Аналогичное содержание носила официальная нота МИД Австралии, переданная в советское посольство. Тогда же в прессу поступило обращение Петрова к австралийскому правительству.

Руководство страны решило придать максимальную огласку «делу Петрова» и действовать не конфиденциально, в дипломатическом ключе, а в русле публичной полемики. Конечно, издержкой такого курса могло стать резкое ухудшение австралийско-советских отношений, но Канберра сознательно шла на этот риск, провоцируя Москву на необдуманные действия. Дело Петрова стало козырной картой в пропагандистской конфронтации, и вопрос был лишь в том, кто от этого выиграет, хватит ли советской стороне спокойствия и выдержки, чтобы не ввязаться в бесперспективный обмен «любезностями».

Посольство без особой надежды на успех потребовало выдачи Петрова как «уголовного преступника», ссылаясь на то, что он будто бы «путем подлога присвоил себе крупную сумму денег»[473]. Никаких подтверждений этому в переписке миссии с центром не приводилось и, скорее всего, это было вымышленное обвинение. Уже говорилось о том, что Петров вернул остаток подотчетных средств и передал «подъемные» направлявшемуся в Новую Зеландию Елистратову.

Резидентура располагала немалыми суммами, выдававшимися на оперативные нужды (оплата агентов, осведомителей и т. д.), и на тот момент в ее кассе находились две тысячи фунтов. Эти деньги оставались нетронутыми и были переданы Евдокией под расписку Коваленку.

Но даже если бы Петров действительно совершил кражу, то это вряд ли заставило бы австралийцев пойти на попятный. Его моральный облик беспокоил их меньше всего.

Преимущество в этой игре оказалось не на стороне посольства. Оно не располагало связями в местном истеблишменте, правящих кругах и СМИ («страховочной сеткой»), которые заблаговременно обеспечивали бы его надежной и достоверной информацией и позволяли достойно и вовремя парировать выпады противника. Чтобы такие контакты и связи существовали, нужно целенаправленно работать с людьми, заводить полезные контакты. Глупо упрекать в этом Генералова и его маленькую команду, которые «сражались» как могли. Даже провели в посольстве пресс-конференцию, за что, кстати, получили нагоняй из Москвы. Дескать, мероприятие не было согласовано. Верно, но обстановка требовала от дипмиссии быстро поворачиваться, действовать по обстановке, а запрос всякий раз санкции центра в чрезвычайной ситуации обрекал дипломатов на медлительность и неповоротливость.

Проблема заключалась в системных ограничениях, которые сковывали сотрудников посольства, лишали свободы маневра, самостоятельности, заставляли постоянно оглядываться на центр и следовать принципу «не делать резких движений». Возможно, в ином случае они сумели бы добиться, по крайней мере, «почетного отступления», не допустить, чтобы все пошло вразнос. Возможно, им удалось бы договориться с австралийцами и о беспрепятственном отъезде Евдокии Петровой, которая пребывала в смятении, но все-таки склонялась к тому, чтобы вернуться в Советский Союз. С этой задачей посольство не справилось, а попытка в данном вопросе пойти напролом окончательно разбалансировала ситуацию.