Дальнейшие события, включая поведение самого «фигуранта», действия советского посольства и официальные шаги правительств Австралии и СССР, носили ярко выраженный драматический и вместе с тем фарсовый характер. Казалось, что в Канберре, Сиднее, Дарвине и Москве разыгрывалась пьеса начинающего автора, который, с одной стороны, жаждал «чего-то шекспировского», а с другой разукрашивал сюжет всякими неправдоподобными сценами и кунштюками. Но как остроумно заметил бургомистр из «Того самого Мюнхгаузена» Григория Горина, «это не факт, это больше чем факт – так оно и было на самом деле».

3 апреля 1954 года в Сиднее должен был пришвартоваться теплоход, на борту которого находился Коваленок. Резиденту предстояло его встретить и в тот же день привезти в Канберру. Предполагалось, что Платкайс задержится в Сиднее для того, чтобы встретить работника советской дипломатической миссии в Новой Зеландии Елистратова, передать ему «подъемные» и посадить на теплоход, отправлявшийся в эту страну.

Встреча Коваленка прошла успешно. Он, кстати, видел, как волнуется Петров, и ободряюще шепнул: мол, в Москве все будет хорошо[464]. Владимир был уверен, что коллега его обманывает. Подобных прецедентов на его памяти было достаточно, он и сам таким образом успокаивал будущих жертв[465]. Заверение Коваленка послужило для него еще одним доказательством правильности сделанного выбора.

Затем он переиграл сценарий, утвержденный в посольстве, и поменялся ролями с Платкайсом. Каким образом ему удалось уговорить коллегу, какие привел доводы, неясно. Возможно, сослался на вымышленное оперативное задание. В итоге в Канберру с Коваленком вернулся Платкайс, а дожидаться Елистратова остался Петров.

Об изменении планов он сообщил в посольство телеграммой. Это давало ему несколько дней, в течение которых никто не должен был его искать. Генералов не увидел в этом повода для беспокойства. Объяснял, что и прежде Петров проявлял недисциплинированность и не возвращался в срок. Мол, все к этому привыкли[466].

Петров встретил Елистратова, передал ему деньги, билет на пароход и, поскольку до отплытия оставалось время, устроил приезжего в отеле «Кирктон». Затем распрощался и направился на виллу АСИО.

В посольстве забеспокоились только 6 апреля. А на следующий день на имя жены первого секретаря Вислых пришло отправленное из Сиднея письмо необычного содержания. В этом письме, безграмотном, косноязычном и изобиловавшем дешевой патетикой, Петров сообщал бывшим коллегам, что собрался покончить жизнь самоубийством.

Он жаловался на преследования со стороны руководителей посольства, которых объявлял «клеветниками»[467]. Посол Лифанов и парторг Ковалев «изобразили» его «врагом советского народа»[468]. «Пусть они умоются в моей крови, – патетически восклицал Петров, – пусть также наслаждается моей кровью г-н Генералов»[469].

Утверждалось, что клеветники замучили резидента и «испортили нервы» его жене, «обвинив ее как склочницу и главной виновницей разлада в посольстве». Лифанов, якобы мстил ей за то, что она уличила его «в неправильном расходовании средств»[470]. В итоге супруга «превратилась в кусок нервов».

Письмо должно было выглядеть как прощальное и предсмертное. Петров заявлял, что уходит из жизни с чистой совестью, поскольку «честно выполнил свой долг перед родиной»[471].

«Самоубийца» просил передать «последний привет» сотрудникам посольства, с которыми он поддерживал неплохие отношение – Кислицыну и Харьковцу[472].

К письму были приложены расписка Елистратова в получении 10 фунтов, использованный билет на авиарейс «Канберра-Сидней» и шесть фунтов 15 шиллингов неизрасходованных подотчетных средств, выданных Петрову из кассы посольства. Факт, свидетельствующий о щепетильности этого человека, которого, как мы знаем, не раз обвиняли в том, что он нечист на руку. Но вернемся к письму.

Чем был мотивирован подобный шаг? Возможно, Петров не хотел выглядеть перед бывшими коллегами предателем и надеялся представить свои действия в каком-то ином свете: чтобы видели в нем не иуду, а жертву обстоятельств и происков недоброжелателей. Лучше остаться в памяти народной самоубийцей. Возможно, исходил из соображений личной безопасности. Обставляя свое исчезновение как самоубийство, пытался ввести посольство в заблуждение, сбить с толку, чтобы там не сразу поняли, что к чему. Полагал, что в этом случае его не станут разыскивать агенты госбезопасности с целью ликвидации.

Вероятно, Петров не отдавал себе отчета в том, что очень скоро его сделают публичной фигурой и используют в шумном пропагандистском расследовании, строил иллюзии, что никто ничего не узнает и ему удастся затаиться в какой-то глуши.

В какой степени «письмо самоубийцы» было согласовано с австралийской стороной? Петров мог не поставить о нем в известность офицеров АСИО и отправить его до приезда на виллу, снятую службой безопасности. Или они снисходительно отнеслись к этой неуклюжей выходке, понимая, что она мало что меняет. Ничего запрещать Петрову не захотели, чтобы не раздражать и не выводить из себя этого неуравновешенного человека, а то не ровен час, выкинет какой-нибудь фортель похуже.

По прибытии Петрова на виллу Ричардс, не мешкая, выдал ему обещанные деньги. Тогда же, вечером 3 апреля, сотрудники АСИО приступили к работе. Петрова допрашивали шесть часов, пока не позволили ему лечь спать. В последующие дни интенсивность допросов не ослабевала. Заставляли отвечать на широкий круг вопросов: о его жизни с юных лет, работе в «органах», как в Москве, так и в загранпредставительствах. Петров написал своего рода отчет – 20 страниц рукописного текста о своей деятельности в Спецотделе и внешней разведке, о характере разведывательной работы в Австралии.

Было подготовлено его обращение к властям. «…Я хочу попросить Австралийское правительство о разрешении стать австралийским гражданином как можно скорее. Прошу предоставить мне защиту и возможность комфортного проживания в этой стране. Я больше не верю в коммунизм советского руководства – не верю с тех пор, как познакомился с австралийским образом жизни».

Обращение датировали 3 апреля, но обнародовать его предполагалось позже, одновременно с официальным заявлением властей.

Сведения, которые выдавал перебежчик, были важны и интересны, но не представляли такой ценности, как, например, информация, переданная Гузенко в 1945 году. Петров не смог сообщить ничего конкретного о советских агентах-нелегалах, предположительно работавших в Австралии и других западных странах, о местных политических и общественных деятелях, а также деятелях культуры, якобы «шпионивших» на Советы. Между тем, именно такие данные жаждали узнать контрразведчики.