Он снова поднял голову.

— Верна, я умираю.

Верна похолодела.

— Что?! Уоррен…

— У меня начались головные боли. Головные боли, вызванные моим даром.

Верна молчала; она хорошо сознавала, что эти головные боли действительно могут убить Уоррена.

Именно поэтому сестры Света забирали одаренных мальчиков во Дворец Пророков — чтобы спасти им жизнь. Если мальчика не обучить владеть своим даром, дар убьет его. И головные боли служили первым признаком. Рада-Хань не только давал сестрам Света возможность контролировать своих подопечных — основным его предназначением было сберечь жизнь мальчика до тех пор, пока он не научится управлять своим даром.

— Но, Уоррен, ты ведь так долго учился! Ты вполне умеешь владеть своим даром. Тебе больше не нужен Рада-Хань!

— Будь я обычным волшебником, возможно, так бы оно и было, но я пророк. Натан был единственным пророком во Дворце на протяжении многих веков. Мы ничего не знаем о том, как ведет себя дар у пророков. Я только недавно сделал свое первое пророчество. Это означает, что я вышел на новый уровень. И теперь у меня болит голова.

Верну охватила паника. На глаза у нее навернулись слезы. Она обвила Уоррена руками.

— Уоррен, я остаюсь. Я никуда не пойду. Я помогу тебе. Мы что-нибудь придумаем. Может быть, мы возьмем ошейник у кого-то из мальчиков, и вы будете пользоваться им попеременно. Да. Это вариант надо попробовать в первую очередь!

Он крепко обнял ее.

— Ничего не выйдет, Верна.

Внезапно ее осенило, и она ахнула от облегчения. Это же так просто!

— Уоррен, все в порядке. Точно. Я только что сообразила, что нужно делать. Слушай!

— Верна, я знаю, что…

Она цыкнула на него. Схватив его за плечи, она заглянула в его голубые глаза, потом ласково отбросила ему со лба светлую прядь.

— Уоррен, слушай! Это очень просто. Наш орден основан для того, чтобы помогать мальчикам, с рождения обладающим волшебным даром. Нам дан Рада-Хань, чтобы защищать их, пока мы учим их управлять даром.

— Верна, я все это знаю, но…

— Слушай! Все это произошло потому, что в древности волшебники отказывались учить своих преемников, опасаясь конкуренции. Но опытный волшебник может войти в твой разум и показать тебе, как обращаться с даром. Волшебник может научить тебя этому гораздо быстрее, чем мы, колдуньи. Значит, нам просто нужно найти волшебника.

Верна вынула из-за пояса журнал и поднесла к глазам Уоррена.

— А волшебник у нас есть. Зедд. Все, что нам нужно, это поговорить с Энн и попросить их с Зеддом нас встретить. Зедд поможет тебе, и все будет в порядке.

Уоррен посмотрел ей в глаза.

— Верна, ничего не получится.

— Не говори так! Ты же не знаешь. Ты не можешь этого знать, Уоррен.

— Нет, знаю. Мне было еще видение.

Верна опустилась на пятки.

— Да? И какое же?

Уоррен прижал пальцы к вискам. Верна видела, что ему очень больно.

— Верна, теперь для разнообразия послушай ты меня! Мне было видение. Слова не важны. Важно значение. — Он убрал руки от головы и посмотрел ей в глаза. — Ты должна сделать то, что задумала, и отправиться за сестрами. В пророчестве не сказано, добьешься ли ты успеха, но я должен идти с тобой. Если я сделаю что-то другое, то умру. Это пророчество с ветвлением. Пророчество «или — или».

Она откашлялась.

— Но… Наверняка должно быть что-то…

— Нет. Если я останусь или попытаюсь добраться до Зедда, то умру. В пророчестве не говорится, что если я пойду с тобой, то непременно выживу, но совершенно четко сказано, что это моя единственная надежда. И хватит спорить. Если ты заставишь меня остаться, я умру. Если попытаешься отвезти к Зедду, я умру. Если ты хочешь предоставить мне возможность выжить, то должна взять меня с собой. Выбирай, аббатиса.

Верна сглотнула комок в горле. Сестра Света, она могла безошибочно определить по мутной дымке в его глазах, что дар медленно убивает его. И она понимала, что Уоррен не стал бы лгать о пророчестве. Он мог бы попытаться ее обхитрить другим способом, но лгать о пророчестве не стал бы ни за что на свете.

Он пророк. Пророчества — его жизнь. А может, и смерть.

Она взяла его руки в свои.

— Собери еды на дорогу. И возьми двух лошадей. Мне нужно кое-что передать Эди, а потом я должна переговорить с моими советниками и дать им указания. Я не дам тебе умереть, Уоррен! — Верна поцеловала ему ладонь. — Я тебя люблю! Вместе у нас все получится. Я не хочу спать. Давай не будем ждать до утра. Мы можем тронуться через час.

Уоррен с благодарностью обнял ее.

Стоя в тени, он видел, как пожилой мужчина закрыл дверь и на мгновение задержался в полутемном коридоре, застегивая рубашку на толстом животе. Пробормотав что-то себе под нос, мужчина прошел по коридору и исчез, спустившись по лестнице.

Было уже поздно. До рассвета оставалось лишь несколько часов. Стены были красными, и свечи, установленные перед посеребренными отражателями в концах коридора, давали не очень много света. Но для него — в самый раз. Ему так больше нравилось: уютные тени во тьме ночи придавали особый вкус нечестивым желаниям.

Разврату лучше предаваться по ночам. В темноте.

Он стоял в тишине коридора, смакуя свое желание. Ему слишком долго пришлось его подавлять. Он дал волю похоти и почувствовал, как ее радостная, требовательная боль заполняет его.

Закрыв рот, он дышал носом, чтобы острее почувствовать букет ароматов, и постоянных, и мимолетных. Расправив плечи, он дышал медленно и глубоко, наслаждаясь запахами — теми, что принесли с собой приходившие сюда мужчины, запахами их ремесел: конский, клея, штукатурки, ланолина, которым солдаты обрабатывали кожаные доспехи, оружейной смазки, миндального масла и влажной древесины.

Утонченный пир, который только еще начинался.

Он снова внимательно оглядел коридор. Из других комнат никаких звуков не доносилось. Даже для такого заведения, как это, час был уже поздний. Толстяк, вероятно, был последним клиентом на сегодня — разумеется, не считая его самого.

Он любил оставаться последним. Знание того, что происходило перед его приходом, и висящие в воздухе ароматы дарили ему целый букет ощущений. В возбужденном состоянии его чувства всегда обострялись, и он смаковал каждую деталь.

Он на мгновение прикрыл глаза, прислушиваясь к снедающей его внутренней жажде. Ему нужна женщина. Она утолит его желание. Для этого женщины здесь и предназначены. Они предлагали себя добровольно.

Другие мужчины, как тот толстяк, к примеру, просто взгромождаются на женщину, через пару минут удовлетворенно хрюкают, и все дела. Они никогда не задумываются о том, что чувствует женщина, что нужно ей для того, чтобы получить удовлетворение. Эти мужланы — только животные, невежды, не понимающие, что наслаждение должно быть взаимным. Их мысли сосредоточены лишь на объекте их похоти, они не видят главного, того, что приводит к истинному блаженству.