— Девочка! Тебе на счастье! — тут же перевёл Джек. — Я просто должна тебе что-то подарить, сладкая моя роза! Вот, это память моя, счастливая память! Тебе она тоже принесёт счастье!

Старушка расцеловала меня в щёки, а я её, искренне благодаря. И так было хорошо!

— Мы вас тоже приглашаем, — щедро сказал Джек. — Скажите вон той красавице, где вас забрать завтра, и я пришлю за вами, почтенные сеньоры, машину.

— Какой хороший мальчик! — зацокала восторженно старушка и потянулась к нему — тоже целоваться. Он наклонился и пожилая женщина, как родная, чмокнула его в лоб. Две другие последовали её примеру, приговаривая: — Хороший мальчик! Красивые дети! Благослови вас Господь и Дева Мария!

Рафаэль и Мария, журналисты и падре поздравили нас сердечно, а затем мы попрощались с ними. Это было неправильно? У нас всё не так. Мы так живём — на разрыв шаблона.

Рука об руку, мы выбежали на улицу. Солнце уже не жарило, склонялось к отдыху, разливая по небу закат. Окружённые по-прежнему охраной, мы прошли к машине и оба забрались на заднее сиденье. Поближе друг к другу. Бронетанк тронулся, загудели двигателями мотоциклисты в эскорте.

Мой корсар скинул пиджак, явно неуместный в тропической жаре, склонился и нежно-нежно меня поцеловал.

— Домой. Я очень, очень хочу тебя, моя жена! — сказал он.

— В гостиницу?

— Нет, это сюрприз.

— О, Боже, ты же говорил, что больше нет сюрпризов!

— Да, я твой муж и Бог, — хмыкнул Джек, наглая рожа, — но это не страшный сюрприз. Я просто снял апартаменты в тщательно охраняемом доме. Тут рядом. В гостинице ведь ходят все кто ни попадя!

— А вещи?

— Рафаэль перевёз их. Я попросил.

— Когда ты всё успел? — поразилась я.

— Я вообще классный, — заявил Джек.

Бронетанк с эскортом подъехал к новой высотке через три квартала, тяжелые ворота разъехались, пропустив нас на парковку, уставленную роскошными авто.

— Это какая-то другая Венесуэла! — пробормотала я.

— Ну, если кто-то не дополучает, обязательно есть кто-то, кто черпает большими ложками, — кивнул Джек и вдруг присмотрелся к значку старушки, что до сих пор лежал в моих руках.

— О! Поздравляю, балерина! Тебя только что приняли в пионеры! — расхохотался он.

— Что здесь написано? — моргнула я, тоже не сдерживая смех.

— Коммунистическая молодёжь Венесуэлы, — перевёл Джек.

— Нет, столько новых статусов за один день с меня перебор! — хихикая, заявила я. — Владелица заводов. Жена! Знаешь, что? Я тебя, мой великий американский капиталист, тоже посвящаю в пионеры.

— Нет-нет, это тебе подарили!

Авто остановилось, и охранники, осмотрев периметр, открыли перед нами дверцу.

— Всё чисто, сеньоры. Можно выходить!

Я удержала Джека за руку и с хитрым прищуром сказала:

— Женился? Теперь всё, Джек Рэндалл! Мы половинки, и всё должны делить поровну. Ты мне завод, я тебе значок.

Я приколола ему на грудь знак отличия пионерской организации Симона Боливара, отсалютовала и показала язык.

— Теперь пойдём.

— Ах ты ж, балерина, — пробормотал он ласково и снова поцеловал. — Обожаю тебя!

— И я тебя, мой муж…

* * *

Мы лежали ещё одетые на незнакомой кровати просторного «дома». В радужках Джека отражались последние огненные вспышки заката, а в моих, наверное, уже блестела звёздами ночь из восточного окна.

— Малышка моя, я счастлив, — сказал Джек и ласково провёл пальцами по моей щеке.

— Мне ещё не верится… — призналась я. — Бабушка Дуся так часто говорила, что на мне никто не женится, что я не могу поверить, что ты бац, и женился! Ты такой хороший!

— Прости, что скажу, но дура твоя бабушка Дуся, — улыбнулся Джек и вдруг зевнул.

— А она и не моя.

В комнате стало совсем темно.

— Платье такое красивое, снимать не хочется, — призналась я. Но всё-таки встала и попробовала расстегнуть сзади змейку. — Поможешь?

Мой муж не ответил. Я обернулась и растаяла от умиления: он спал. Просто подложил ладонь под щёку и спал, как мальчишка. Мой хороший! Устал. Ну и ладно, первая брачная ночь у нас уже была, будет зато потом их много — и ночей, и утр. В сердце разливалось уверенное спокойствие: теперь мы семья. Я склонилась и поцеловала Джеку макушку, произнесла одними губами: «Мой муж!» Как же здорово это звучало! Просто музыка! Джек Рэндалл — мой муж… Джакобо Мария Изандро Рендальез. Муж мой! Это вам не хухры-мухры! Это золотой мой медвежонок!

Божественно красивая невеста нашла холодильник, а в нём еду. Божественно красивое платье не помешало умять половину всего из судочков, причём даже не разбираясь в названиях блюд. Понюхала, понравилось, и в рот. Пока плетёный пояс с жемчугом не стал мешать вдыхать. Мой любимый муж обо всём позаботился: о безопасном доме, о еде, о прохладе кондиционера, о платье и свадьбе, не учёл только одного — что сам не железный. Я посмотрела на себя в зеркало:

— Привет, я — миссис Рендальез. — Скорчила гримаску и коварно улыбнулась. — О! Меделин, а мы женаты, вы разве не знали?! Приятно ознакомиться, я — миссис Рендальез.

Я показала воображаемо вытаращившейся на меня Меделин язык и, довольная, но уже совсем не лёгкая, а похожая на отъевшегося Винни-Пуха в чудесном платье, которое не снималось, хоть убейся, пошла спать. Залезла под мышку к Джеку и тут же выключилась. И первую брачную ночь мы прохрапели на славу!

Зато утром я проснулась от поцелуя. Самого нежного на свете. И увидела самые блестящие, лукавые глаза. Счастье! За спиной в окно ломился рассвет.

— Давай снова жениться, — ещё сонная, сказала я.

— О, мы ещё и не начинали! — радостно воскликнул Джек и начал.

Я вдруг поняла, что он уже успел когда-то раздеться. Змейка поддалась его рукам мгновенно, словно он её заговорил, и чудесное платье вспорхнуло на спинку кресла. Туда же полетело бельё. И мой любимый медведь навис надо мной.

— Интересно, будет ли это по-другому, когда ты муж? — пробормотала я.

— Какая же ты смешная! — рассмеялся Джек.

— Какая есть, сам выбрал! Муж, — уголки моих губ растянулись до ушей.

— Ещё раз скажи, жена моя.

И я пропела словно «муж» на всех известных мне языках, а потом «Я люблю тебя», а потом сказать уже ничего не получилось. В страстном поцелуе и думать-то не выходит, даже дышать через раз. Голова кружилась, совершенно пьяная без шампанского, от любимого запаха, от прикосновения атласной кожи, от желания быть его безраздельно. Горячие и жадные, мы любили друг друга, губами, порами, клетками напитываясь друг другом. И в вихре, стонах и волнах иногда из меня вырывались совсем не умные изречения: