– Во что мы бахнулись? – спросил Обри. Выглядело это как облако, что было полной бессмыслицей. – На чем мы?

Экс дышал тяжко и истово, так что ужас брал. Обри казалось, что он вот-вот опять разрыдается.

– Ты должен отстегнуть меня, – произнес он.

Экс завозился под ним, переваливая Обри с боку на бок. Щелкнул, расстегнувшись, один карабин, потом другой, потом третий и, наконец, четвертый. Обри скатился с инструктора, с трудом принял сидячее положение и огляделся.

Он сидел на облаке, острове взбитого белого крема, плывущего по простору безоблачной синевы. Они были на одном краешке массы почти в милю длиной, в центре которой громадным пузырем вздулся купол. Он напоминал Обри лондонский собор Святого Павла.

Тошнота подступала к горлу. Голова шла кругом.

Он вдавил в облако зудящую правую руку. Поначалу он проталкивал ладонь в прохладный клубящийся пар. Но, когда он налег на руку всем телом, туман затвердел, сделавшись похожим на плавленый сыр, или, может, картофельное пюре, или, скорее, на материал из детского набора для лепки. Когда Обри поднял руку, все вновь растаяло в пар.

– Твою мать, – вырвалось у него. В тот миг то была самая утонченная реакция, на какую он был способен.

– От, погань. О боже. У меня внутри и впрямь что-то сломано.

Обри обратил удивленный взгляд на другого человека, слабо копошившегося в неустойчивом дыму. Каблуки его дергались, вспахивая бороздки в этом таинственном креме. Защитная маска Экса (стекла отливали медной краснотой, как вода в заливе Кейп-Код на закате) разбилась. Наверное, он ничего не видел, потому как слепо шарил вокруг одной рукой. Прикрученная на шлеме видеокамера тупо уставилась на Обри. Под носом у инструктора расползлись густые кровавые усы, делавшие его похожим на окровавленного Уайетта Эрпа.

– Я что, раскрыл парашют? – подал голос Экс. – Должно быть, так, уф, если мы на земле. Что стряслось? Я что, о дверь башкой трахнулся, покидая самолет? – Голос его звучал натужно и тонко, как от боли. Он не знал, где они. Не понимал, что произошло с ними.

Обри тоже не понимал, что произошло. Трудно было шевелить мозгами. Слишком много всего и слишком быстро произошло – и ничто из этого не имело смысла и не казалось реальным.

Экс не раскрыл их парашют… хотя вытяжной сработал автоматически. Это был очень небольшой вторичный парашютик, этакий зонтик из красного и желтого шелка, которого только и хватило бы, чтобы индейку в День благодарения прикрыть. Ветер тащил его назад, и теперь он воздушным змеем парил над краем облака, качаясь то туда, то сюда. Обри плохо знал, для чего нужен вытяжной парашют. Экс пытался объяснить, но тогда Обри слишком нервничал, чтобы воспринять любые сведения.

До Обри дошло, что Экс вообще-то и не копошился. И ногами не брыкался. Он лежал совершенно спокойно, одна рука обнимала грудь, другая по боку похлопывала. Каблуки его продавливали неглубокие бороздки в этом облаке из молочной пасты, потому как вытяжной парашют медленно, но верно буксировал его.

– Слышь, – окликнул Обри. – Слышь, чел. Берегись.

Он ухватился за упряжь на груди Экса и рванул, а Экс вскрикнул от боли так пронзительно и визгливо, что Обри тут же отскочил и отпустил его.

– Грудь! – вопил Экс. – Грудь моя гребаная! Ты что делаешь?

– Просто хочу оттащить тебя от края, – сказал Обри. Он опять потянулся к упряжи, и Экс локтем отмахнул его руку прочь.

– Тех, с кем несчастный случай случился, с места не трогают, невротик ты засранный, – закричал Экс. – Ты что, вообще ничего не знаешь?

– Извини.

Экс часто задышал, выравнивая дыхание. По щекам его были размазаны слезы.

– Края чего? – спросил он наконец каким-то жалким, едва ли не детским голоском.

В этот момент потянуло ветром, взбивая вокруг них молочное облако. Вытяжной парашют наполнился, поднялся, вдруг дернулся назад, порываясь вверх, в яркое синее небо. Ветер натянул все парашютные стропы и приподнял Экса в сидячее положение. Инструктор опять вскрикнул. Сапоги его потащились по упругому, пушистому материалу облака, оставляя за собой борозды в шесть дюймов глубиной. Обри вновь представился сырой хлеб, кто-то запускающий пальцы в упругое тесто.

Обри потянулся за одним из оставлявших следы сапогов, схватил его все еще онемевшей правой рукой. Но в пальцах не было чувствительности, они удержали сапог всего на мгновение, прежде чем он вырвался из их хватки.

– Края чего? – прокричал Экс, пока его несло прочь.

Ветер тянул вытяжной парашют вверх и в сторону, резким неожиданным движением вынес его за край облака, словно горничная в гостиничном номере простыню с кровати стянула. Экс заскулил, ухватился за парашютные стропы, натянутые вокруг него. Его подняло в небо футов на шесть-семь. Потом дунул боковой ветер, и инструктор быстро полетел вниз – мимо облака, за пределы поля зрения.

Ветер едва слышно напевал – пронзительно и глумливо.

Обри не сводил глаз с места, где лежал Экс, будто тот мог там вновь появиться.

Немного погодя он понял, что дрожит, как щенок, хотя всю свою панику оставил там, в самолете. Охватывавшее его сейчас было покруче драки или прыжка. Шок одолел, наверное.

Или, может, было просто холодно. В том мире внизу шел третий день августа, стояла дневная, сухая, удушающая жара. Пыльца покрывала машины тонким слоем грязи горчичного цвета. Шмели сонно и баюкающе гудели в сухой, выжженной траве. Здесь же, наверху, стояло раннее холодное утро начала октября, хрусткое, зябкое и сладкое, как попавшее на зубок спелое яблоко.

Он подумал: «Ничего этого не происходит».

Он подумал: «Я до того перепуган, что у меня в мозгах что-то защелкнулось».

Он подумал: «Я ударился головой о борт самолета, и все это – мои последние пустые фантазии, пока я умираю от перелома черепа».

Обри отслеживал все эти варианты, как человек, сдающий карты, но только как-то отрешенно, полусознательно, едва вникая в них.

Бесспорно, что было, то было: и холодная свежесть в воздухе, и посвист ветра, выводящего высокую, целую, идеальную ноту ми.

Долгое время он, стоя на четвереньках, вглядывался в задний край, силясь понять, может ли он двигаться. Не было уверенности, что осмелится. Все казалось: стоит двинуться, и гравитация заметит его и утянет вниз сквозь облако.

Он похлопал туман перед собой, погладил его, как кошку. Стоило коснуться, как туман затвердел в комковатую, податливую массу.

Обри полз, ноги его дрожали. Было похоже, что двигался он по мягкой глине. Одолев около ярда, он оглянулся. След от него на поверхности облака пропадал почти сразу же, вновь обращаясь в тягучий, сгущающийся туман.

Когда он был в пяти футах от южного края облака, то упал на живот и распластался. Ползком продвинулся чуть дальше, пульс у него бухал так, что с каждым ударом сердца день то загорался, то темнел. Обри всегда боялся высоты. Хороший вопрос: зачем человеку, кого на высоте страх берет, человеку, который всегда, если можно было, избегал перелетов, было соглашаться прыгать с самолета. Ответ, разумеется, безумно прост: Хэрриет.