Замираю в ожидании. Вдруг мне удастся хоть краем глаза увидеть ее тень, услышать голос. Когда умерла Роуз, ее присутствие ощущалось в апельсиновой роще на протяжении нескольких месяцев. И пусть я могла поддаться игре своего воображения, это все же лучше, чем ничего. Но если дух Дженны пока не покинул нашу бренную землю, он точно не здесь. В гладкой поверхности зеркала отражается лишь мир живых.

Отбрасываю край одеяла и забираюсь в ее постель. Простыни пахнут, словно ими еще никогда не пользовались. Возможно, так оно и есть. Белые в маленький красный цветочек, я бы их запомнила. Куда-то пропало и ее атласное одеяло, у него на уголке было пятнышко от вишневого сока. Дженны больше нет. От нее не осталось ничего, кроме книги на ночном столике. Я так и не узнаю, что произошло с ней тогда в подвале Вона. Мы не убежим вместе, и она не увидит океан, никогда больше не станцует и не вздохнет полной грудью.

Утыкаюсь лицом в матрас, в то самое место, где она умерла, и представляю, будто ее пальцы касаются моих волос. У меня не сразу получается вспомнить ее голос.

«Ты отсюда выберешься, и все будет просто замечательно».

– Так и будет, – отвечаю я ей.

Вскоре засыпаю крепким сном.

Это моя последняя ночь без сновидений. Потом все мои мысли занимает Габриель, запертый наедине с собой где-то в этом ужасном подвале. Мне представляется его серая в свете мигающих лампочек кожа, облачка пара, вырывающиеся изо рта. Ночью, закрыв глаза, я вижу перед собой Габриеля. Он спит на раскладушке, а рядом в морозильной камере лежат мои мертвые сестры.

Волнуюсь, что Распорядитель может узнать о наших планах и причинит Габриелю вред. По словам Вона, он начал работать над созданием противоядия в тот день, когда родился Линден. И пусть я не верю в его бескорыстие, в правдивости этого признания сомневаться не приходится. Я точно знаю, что Линден единственный, чью жизнь Вон хочет спасти, а Боуэн – лишь запасной вариант на тот случай, если Распорядитель не успеет вылечить своего сына вовремя.

Однажды ночью мне снится ужасный сон. Боуэн, такой же высокий и стройный, как его отец, целует противящуюся предстоящему браку невесту, живущую в той же комнате, которую когда-то занимала его мать. Он говорит, что любит ее, а она, прекрасная и горящая ненавистью, прячет за спиной нож, дожидаясь подходящего момента, чтобы нанести ему смертельный удар. Вокруг никого, кто мог бы предупредить о грозящей ему опасности. Нет даже любящей матери. Единственный, кого он знает, это Вон. Одержимый стремлением найти лекарство, он увечит в подвале останки Линдена. А что же случилось со мной? Я уже давно мертва, но мое подвергшееся заморозке тело великолепно сохранилось. Мы с сестрами лежим рядком, руки наши почти соприкасаются, в навеки открытых глазах застыло выражение изумления, на ресницах серебрится иней.

Что-то касается меня, и я невольно вскрикиваю от испуга. Под стук бешено колотящегося в груди сердца пытаюсь что есть силы выбраться из холодильника, где лежат мои сестры, я готова на что угодно, лишь бы оказаться как можно дальше от подвала Вона.

– Эй, – мягко шепчет голос. – Тише. Ну, ну. Все хорошо. Это просто страшный сон.

Перекатываюсь на бок и вижу Линдена, сидящего рядом со мной на кровати. Его силуэт едва различим в тусклом сиянии луны. Он убирает волосы с моего лица и говорит едва слышно:

– Иди ко мне.

Я не сопротивляюсь, когда он привлекает меня к себе. Наоборот, вцепившись дрожащими руками в его рубашку, сама тянусь к Линдену. Тепло его щеки прогоняет кошмар, сковавший холодом мое тело.

В комнате напротив малыш, икнув, разражается плачем. Собираюсь встать с кровати, но Линден меня удерживает меня.

– Я схожу. Это все из-за меня. Я его разбудила.

– Да ты вся дрожишь, – он дотрагивается тыльной стороной ладони до моего лба. – Мне кажется, у тебя небольшая температура. Ты случайно не заболела?

– Я совершенно здорова, – заверяю я его.

– Оставайся в постели, – настаивает Линден. – Я схожу.

Но мне хочется самой пойти и удостовериться в том, что Боуэн все еще младенец, а стройного юноши из моего кошмара не существует. По крайней мере пока. Встаю с кровати и иду в спальню Сесилии. Линден следует за мной по пятам. Продирая слипающиеся глаза, девушка силится подняться с постели.

– Я возьму его, – шепотом говорю ей. – Возвращайся в постель.

– Не надо, – возражает Сесилия, встряхивая растрепанными волосами, и отталкивает меня от детской кроватки. – Ты ему не мать. У него есть я.

Она берет икающего и судорожно всхлипывающего Боуэна на руки, пытается его успокоить, напевая ему что-то тихонько, а затем усаживается в кресло-качалку. Но стоит ей расстегнуть верхние пуговицы своей ночной рубашки, как Боуэн с громким плачем отворачивается от ее груди.

Линден подходит ко мне сзади и обнимает за плечи.

– Любимая, может, вызовем кормилицу? – обращается он к Сесилии.

Она смотрит на него полными слез глазами.

– Не вздумай даже, – взрывается она. – Я его мать, и он нуждается только во мне. – Голос ее прерывается, и она снова направляет все свое внимание на сына. – Боуэн, ну, пожалуйста…

– Мой отец считает, что это вполне естественно для первых недель, – увещевает ее Линден. – Новорожденные иногда отказываются от груди.

– Но раньше-то все было нормально, – не сдается Сесилия. – С ним что-то не так.

Она застегивает ночную рубашку, встает с кресла и, прижимая сына к груди, начинает расхаживать по комнате взад и вперед. От этого малыш успокаивается и через несколько секунд засыпает.

– Он плакал не от голода, – говорю я.

Сесилия молча кладет Боуэна обратно в кроватку и наклоняется, чтобы поцеловать его в лобик. Она не видела мой сон и ничего не знает о мире, где ее сын превращается в молодого юношу, лишенного матери, который ведет под венец уже собственных невест поневоле. Интересно, а ей снятся кошмары? Приходило ли Сесилии в голову, что она пробудет с сыном только крохотную часть его жизни и однажды превратится для него в далекое воспоминание? В его памяти останется лишь копна рыжих волос да обрывки прекрасных и печальных композиций, исполненных на клавишной панели. Если он вообще ее вспомнит.

– Мои родители работали в лаборатории, и у них там были настоящие ясли, – рассказываю я ей, пренебрегая правилом не посвящать Линдена в подробности своего прошлого. Как бы то ни было, моя история предназначена не для его ушей. – Деток-сирот было так много, что уделять внимание каждому просто не получилось бы. Поэтому, чтобы успокоить плачущих малышей, лаборанты ставили им записи колыбельных песен. При этом оказалось, что те младенцы, которых на руки брали чаще, быстрее схватывали все новое, они были более смешливыми и раньше начинали тянуться за предметами, чем другие.

На протяжении всего моего рассказа Сесилия не отрывает глаз от кроватки. Теперь она переводит взгляд на меня.