Дженна оказалась права. Она уходит до меня. Мы теряем ее ранним утром первого января, еще до рассвета. В комнате только я и Сесилия. Все, что нам осталось после целой череды дней, проведенных в ее постели, это просто разговаривать с ней, наблюдая, как она силится открыть глаза, а потом в изнеможении их закрывает. Мы стремились дать ей знать: она не одна. И пусть мы с ней столько месяцев провели вместе, будучи замужем за одним и тем же мужчиной, пусть мне так хочется сказать ей напоследок что-нибудь важное, значимое… но, глядя на умирающую Дженну, я могу выдавить из себя лишь несколько слов о погоде.

И вот Дженны больше нет. Ее глаза все еще открыты, но в них более не теплится жизнь. Теперь там только пустота. Словно из говорящей куклы взяли и вытащили батарейки. Большим и указательным пальцами я закрываю ей глаза, целую в лоб. Она все еще теплая. Кажется, вот-вот сделает очередной вдох.

Сесилия встает и, потирая лоб, принимается мерить шагами комнату.

– Не понимаю, – бормочет она, прижимая руки к груди. – Все произошло так быстро.

Вспоминаю ее радость по поводу кончины Роуз и то, как она без колебаний вжилась в роль матери будущего ребенка Линдена. Они уже поговаривают о том, чтобы родить еще одного.

– Распорядитель Вон должен был продлить…

– Не смей даже имя его произносить, – резко обрываю я ее.

И чего я так на нее взъелась? Она меня раздражает с тех пор, как заболела Дженна. А с чем это связано, сама не пойму. Ну да ладно, сейчас не время раздумывать о причинах моей внезапно возникшей неприязни к Сесилии.

Убирая длинные волосы Дженны за уши, пытаюсь осознать, что ее больше нет. Она похожа на восковую фигуру, а ведь всего минуту назад была жива. Сесилия ложится в постель, утыкается Дженне в шею и безостановочно повторяет ее имя. Дженна, Дженна, Дженна. А потом опять и опять, как будто это может хоть что-нибудь изменить.

Вскоре в комнату заявляется Вон, чтобы проверить состояние Дженны. Ему даже не надо подходить к постели. По заплаканному лицу Сесилии и моему невидящему взгляду, устремленному в окно, он тотчас же понимает – наша сестра умерла. Говорит, что сожалеет, но после вчерашнего осмотра ему и так было ясно, что ей осталось недолго.

За Дженной приходят слуги с каталкой, но Сесилия не выпускает ее из объятий. Однако она так раздавлена произошедшим, что не силах сопротивляться, когда ей разжимают пальцы, чтобы высвободить руку Дженны.

– Будь сильной, – только и говорит Сесилия.

Позднее из гостиной доносится знакомая мелодия. Токката и фуга до минор Баха. В звуках оживающего под пальцами Сесилии шедевра мне слышатся быстрые шаги смерти, спешащей по коридору.

Слушаю эту яростную, мощную музыку, лежа на полу в своей спальне. У меня не осталось сил, даже чтобы забраться на кровать. Мне представляется, как величественная мелодия вырывается из маленького тела Сесилии, подобно злобному джинну, спавшему на протяжении многих веков, и окружает ее черно-красным облаком.

Жду, когда Сесилия закончит играть, появится у меня в дверях, вся в слезах, и спросит, можно ли ей лечь рядом. Она так поступает всякий раз, когда ее что-то расстраивает.

Но она не приходит. Вместо этого через дверной проем в комнату рвется бурная, не ведающая страха музыка.

Будь сильной, словно призывает она.

Хочу оказаться как можно дальше отсюда, сбежать прямо сейчас. Мне невыносимо дальше оставаться в этом доме. Пока Вон проделывает над телом Дженны одному ему известные манипуляции, нам полагается есть и пить как ни в чем не бывало. Сесилия повсюду таскает с собой Боуэна, словно он не ребенок, а маленькая тряпичная кукла. Лица их обоих покраснели от слез. Это самый капризный младенец на свете. А может, у него просто хорошо развита интуиция.

Всего через несколько часов после смерти Дженны Вон вручает нам ее прах. Предполагается, что мы должны его развеять, но вцепившаяся в урну Сесилия спрашивает, можно ли ей оставить прах Дженны себе. Она поставит урну на полку у себя в комнате. Так ей будет легче перенести потерю. Я говорю, что не возражаю, но на самом деле меня просто коробит от такой легковерности.

Поздно ночью, когда я уже лежу в кровати, раздается тихий стук в дверь. Не шевелюсь. Отчасти потому, что не хочу никого видеть, но в основном из-за того, что нахожусь в этот момент за тысячи миль от земли. Я давно, целую вечность парю в темноте, прислушиваясь к отдаленным рыданиям девушки, завладевшей моим телом.

Постепенно прихожу в себя. Меня душат страшные, просто нечеловеческие крики.

Дверь открывается, и в комнату проникает свет. Я сворачиваюсь клубочком в темном уголке кровати точно так же, как делала это в фургоне. Тело словно налито свинцом, а горло саднит от рыданий. От слез в глазах все расплывается.

– Рейн? – окликает меня Линден смутно знакомым голосом.

Мне не хочется его видеть, и я собираюсь ему об этом сказать, но все, на что меня хватает, это выдавить из себя какие-то нечленораздельные звуки. Линден садится на край кровати и поглаживает меня по спине. Пытаюсь стряхнуть с себя его руку, но у меня нет на это сил.

– Милая, ты меня пугаешь. Я никогда не видел тебя такой.

И то правда. Меня зовут Рейн. Я сирота, которую специально готовили ему в невесты, и мне здесь очень нравится. Может, по его разумению, смерть моей сестры должна меня осчастливить. Ведь теперь он сможет уделять мне больше времени. Но я всегда была скорее сестрой Дженне и Сесилии, чем супругой Линдену. Мне трудно представить себя его единственной женой.

– Что мне для тебя сделать?

Он становится на колени у кровати и убирает волосы с моего лица. Смотрю на него сквозь слезы. Отпусти меня, мысленно прошу я его. Верни меня на год назад. Оживи сестер Дженны.

Но я лишь трясу головой и закрываю лицо сжатыми в кулаки руками. Он отводит их назад. Пусть. Я слишком слаба, чтобы сопротивляться.

– Только что наступил Новый год, – говорит он нежно. – Завтра будет вечеринка. Хочешь пойти?

– Нет, – выдыхаю я.

– Уверен, тебе там понравится, – настаивает он. – Дейдре уже вовсю корпит над твоим платьем. А помогает ей Эдер.

Эдер. Что же будет с ним теперь, когда не стало Дженны? Он работал на нее и больше ни на кого. Впрочем, обязанностей у него было не так уж и много. Дженна редко нуждалась в помощи, а поводов принарядиться у нее случалось до обидного мало. Пусть подсобит Дейдре, может, почувствует себя полезным. Не могу же я просто взять и отказаться от его помощи. Сглотнув застрявший в горле комок, киваю в знак согласия.

– Ну вот, так-то лучше, – говорит Линден.

Но по его глазам вижу – он понимает, как мне плохо. Возможно, такую же боль он испытывал, когда потерял Роуз. После ее смерти Линден бросался в слуг вещами и кричал, чтобы мы все убирались вон. Неужели он не понимает, что я сейчас тоже хочу побыть одна?