— …И крыша, того и гляди, обвалится. Я вот сижу-сижу и прямо чувствую, как она трещит надо мной, грозя похоронить здесь навеки.

Ярополк с надеждой возвел глаза к потолку…

— …А детей в такой обстановке растить нельзя. Негоже приводить в этот мир детей, коли сами на ногах едва стоите…

— Так мы и не собираемся, мама! — вмешалась золотоволосая девоптица.

— Как это не собираетесь? — возмутилась теща. — А я, по-вашему, вечная? Мне, по-вашему, внуков понянчить не хочется?

— Но ты же сама сказала, мама…

— Я сказала, что б вы на ноги встали, а не про детей забыли.

Ярополк гипнотизировал взглядом чашку, в которую с крыши действительно летела какая-то шелуха, отчего по бурой поверхности шли круги.

— …И работу пора нормальную найти, а то много ли он подымет на своих кокосах?

— Шаман!

На сей раз умолять не пришлось, и уже через секунду Ярополк стоял на прекрасной лесной опушке, чувствуя, как бешено колотится сердце, а на языке горечью оседает невкусный тещин чай.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Птица парила над водой. Крохотная, пестрая, будто совместившая в своем оперении все возможные оттенки неба и моря, и Ярополк не смог удержаться. Он плыл на вручную сколоченном плоту, казалось, целую вечность.

И сначала у него были весла, а потом — только воля великого океана.

Сначала его сопровождал азарт погони, а потом — только затмившая разум жажда обладания.

Сначала он не понимал, что творит, а потом увидел в своей руке небесную птичку и сокрушительно вздохнул. Через несколько мгновений на мокрых досках рядом с ним стояла бледная дева с нежно-голубыми глазами и короткими пушистыми волосами цвета морской волны.

Но не смеялась она, как прежние — катились слезы по фарфоровым белым щекам.

— Яр, мой Яр, — причитала девоптица, — ты совсем меня не любишь. Океан для тебя всегда важнее.

— Яр, мой Яр, — всхлипывала девоптица, — над городом тучи собираются, в такую погоду мне всегда тоскливо.

— Яр, мой Яр, — рыдала девоптица, — сердце мое пронзила стрела отравленная. Больно мне, Яр! Дышать больно, жить больно, думать больно…

А потому уже не было ни плота, ни океана. Точнее, океан остался далеко внизу — бился суровыми волнами о неприступные скалы, рвался на другую сторону, да никак пройти не мог.

И стоял Ярополк бок о бок с девоптицей на высокой башне белокаменного замка, что высился на краю обрыва. И считал Ярополк слезинки, что падали из прекрасных лазурных глаз.

— Это все ветер, Яр, он задевает какие-то струны в моей душе…

— Это все солнце, Яр, оно так невыносимо прекрасно…

— Почему ты не говоришь, что я тоже прекрасна, Яр?

— Ты не любишь меня, Яр! Я знала, что ты меня не любишь! Ох, утешь меня, Яр, утешь своим поцелуем!

А потом и слова потонули в сплошных рыданьях, так что уже непонятно стало, что вызывает слезы — ветер, солнце или отсутствие заверений в вечной любви.

— Шаман, — тихонько прошептал Ярополк, практически не открывая рта — ну чисто чревовещатель. — Ша-ама-а-ан, я тут все.

— С кем ты говоришь, Яр? Почему ты никого не говоришь со мно…

А вот и родная поляна. Спасибо, шаман.

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Обошелся без птиц.

Ярополк и сам не понял, как удержался. Не то шаман отправил его в мир, лишенный соблазнов, не то лечение и вправду уже давало свои плоды.

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

Поляна. Шаман. Колечки дыма. Бутылка. Уже привычно, уже без слов.

Ярополк вознамерился повторить подвиг предыдущего дня, но все пошло не так с первых секунд.

Во-первых, он очутился в пустыне. В жаркой пустыне, и куда ни глянь — до самого горизонта одни барханы и ни следа хоть какой-нибудь жизни. Даже завалящего кактуса или, там, вездесущей ящерки…

«Ну тут уж точно птиц не будет», — самодовольно подумал Ярополк, и вот тогда-то случилось во-вторых.

Точнее, не случилось ничего. Шаман не откликнулся на зов, ноги не спешили вести хозяина к цели, разум вяло отмахивался от любых вопросов и растекался лужицей в черепной коробке.

Ярополк плавился от жары.

Он пробовал идти, куда глаза глядят, но то и дело натыкался на собственные следы и понимал, что бродит кругами.

Он пробовал кричать — но барханы проглатывали его слова и топили в песках.

Он стянул футболку и повязал ее на голову в надежде избежать солнечного ожога и теплового удара, но, наверное, слишком поздно, потому что, отчаявшись, вдруг узрел величайшее чудо в своей жизни.

Прекраснейший пруд с кристально чистой водой, в которой отражались плывущие вдаль облака. Над водой, почти касаясь поверхности длинными листьями, склонялись уставшие пальмы, а в небе над ними мельтешила стайка зелено-коричневых птичек, песней заманивая Ярополка в свои сладкозвучные сети.

И он пошел. Не к птицам — к воде. Хотя в данной ситуации это почти одно и то же.

Нырнул в пруд с разбегу. Вскрикнул радостно, когда неожиданно холодны капли освежили тело и прояснили разум. Глянул в небо и захохотал как сумасшедший.

— Заигрался, шаман! Ахахахаха! Не нужны мне твои птицы, мне и водицы хватит!

А потом почувствовал, как трепыхается что-то в ладони. Глядь — а там сразу пяток пернатых уместился. И все раздуваются, расширяются, лысеют, что деревья по осени.

Секунда-две-три — и сидит уже Ярополк под пальмой, а вокруг него пяток девиц крутится. Кожа — что глина коричневая. Глаза — что листва зеленые. Улыбки белозубые, узоры на гладких головах занимательные.

— Не трогай Яро, глупая, устал он, не видишь что ли? — шипит одна, отталкивая вторую.

— Сама бы лучше шкурами занялась, чем тут ошиваться, не твой сегодня день, — возмущается третья.

— Так и не твой, Яро сегодня мне обещан, а вам бы морды умыть — красные от песка, — влезает четвертая.

А пятая молчит да плечи Ярополку наминает, да по животу рукой гладит. Второй, третьей, четвертой. Э-э-э…

— Яро сам решит, кто ему сегодня ужин готовит, а кто танцует.

— Вот и не мешай ему решать, вот и не распускай свои лапы загребущие.

— Это у тебя загребущие!

— Эй, а ты куда полезла!

— А ну-ка все разошлись, Яро мой!

— Ты в гладь до водную взгляни на рожу свою змеиную, а потом зарься на чужое!

Если б были у девоптиц волосы, то таскали бы они уже друг друга за них, как пить дать. А так только по рукам шлепали, да пинались, через несколько минут, похоже, окончательно забыв и про Ярополка, и про шкуры, и про ужин.