Я думал, что знаю почему. Однажды днем, когда Иванович отпустил меня ненадолго отдохнуть от реабилитации после происшествия на лесах, я разыскал наркополицейского Энди Риджуэя, теперь заместителя начальника управления, не меньше.

— Энди, мне снова нужно одолжение.

С друзьями не следует ходить вокруг да около.

— Пол, — сказал он, растягивая мое имя, словно учитель начальной школы, обращающийся к ученику, который бегает с ножницами в руках, — последний раз, когда ты обращался ко мне за одолжением, ты развязал войну.

— И кто победил?

— Ну, вообще-то, хорошие парни. Только кому такое может понравиться? — поддразнил он. — Чего надо?

Я назвал ему несколько имен.

— Ты не хочешь ввести меня в курс дела, Пол? Нужно ли мне знать, что ты задумал? Или мне остается только ждать, когда посыплются информационные сводки?

— Энди, ты меня знаешь. Я простой человек из страны пальм.

Он расхохотался. Это была первая строчка знаменитой песни «Девушка из Гуантанамо», которая вполне могла стать национальным гимном Кубы.

В тот день мы с Ивановичем на несколько часов подменили Петра у постели Лютера и отправили его по поручению, не входившему в круг его обязанностей: попросили отнести копии отпечатков пальцев с обломков реставрационных лесов одному человеку в американском посольстве на улице Венето.

Когда я подошел к удаленному от всех салону папы в бесшумно летевшем самолете, он печально смотрел в окно.

— Как ты, Пол?

— Прекрасно, отлично, — сказал я. Его взгляд напомнил мне, что Треди и Иванович беседовали о брате Поле больше, чем мне бы хотелось. — Ладно, я нервничаю из-за поездки в Нью-Йорк, но я держусь. Иванович говорит, что я в порядке.

— Это я и слышу. Рад, что не ты убил того парня на лесах.

— Я бы мог. Это была бы самозащита.

— Не сомневаюсь. Не надо больше убийств, Пол. Их и так уже случилось слишком много, слишком много смертей…

Он жестом отпустил меня, давая понять, чтобы его оставили в покое, и я неожиданно понял, что у папы горе.

— Рико, что… Кто?..

Привычная театральная маска исчезла.

— Мой брат, Пол.

Я еле расслышал его слова.

— Мой брат Бобби умер.

— Мне очень жаль. Что?..

— Я узнал об этом перед отлетом. Он был найден у домика на пляже, неподалеку от того места, где мы жили, когда были детьми. Мы часто играли там, воображая, что это крепость, которую мы защищаем от пиратов…

— Его убили?

— В полиции считают, что скорей всего он умер сам, Пол. Слишком много сигарет и алкоголя, избыточный вес. Он часто болел. Больной человек, бродящий по свету, полный грандиозных замыслов; но он скрывался, правда, он боялся вернуться домой. А теперь вернулся. Говорят, естественные причины.

— Ты веришь в это?

— А ты бы поверил? — тихо спросил папа. — Нет.

Так же, как и я, он знал, что отдел по борьбе с наркотиками идентифицировал отпечатки погибшего — работавшего на «Ключи» человека с ножом, жертвы обвала лесов. Они принадлежали Эрнесто Карвахалу Лопесу. Подумать только, оказалось, он приходился родней честолюбивому семейству Кабальеро. Мы установили прямую связь.

Кабальеро вернулись. Вернулись к наркотикам. Вернулись к убийствам. Я считал, что Бобби стал жертвой номер четыре: Кернз, Карузо. Видаль и брат папы. Самолет попал в зону турбулентности, и загорелось предупреждение: пристегнуть ремни. Я пробормотал соболезнования, мы с Треди обнялись, и я оставил папу наедине с его горем и революционными планами для огромной церкви.

Я сидел в одиночестве, когда, перелетев океан, большой самолет начал снижаться, и смотрел на Нью-Йорк, выплывавший из полуденной дымки. Я согласился бы провести в чистилище не одну сотню лет, лишь бы узнать, кто руководил возродившимися Кабальеро. Малодушный Эрнесто Лопес был пешкой для своего босса — человека, который его застрелил, когда тот лежал под грудой повалившихся лесов. Мог ли преемник Кабальеро уже быть в Нью-Йорке? Придет ли он сначала за мной? Он уже пытался раньше. Или придет за папой — главной мишенью?

Неприятности на стадионе «Янки» начались у третьей базы.

С того места, где я стоял, на полпути по направлению к главному престолу в центре, все выглядело так, словно борцы за права сексуальных меньшинств «Лесбиянок — в священники» нападали на молодых людей в черных с красным футболках из организации «Коммандос — за Христа». Началась потасовка, и поднялась суматоха, поскольку все больше людей вступало в драку.

Сотрудники, обеспечивавшие безопасность, действовали быстро. Я видел, как они уводили прочь женщину с окровавленной головой и укладывали на землю одного из смутьянов. Размахивая дубинками, появились нью-йоркские полицейские в шлемах, и сначала казалось, что им удалось навести порядок, но затем драки возобновились на стороне первой базы стадиона; казалось, что дрались чернокожие парни из средних слоев и латиноамериканцы в кожаных куртках.

Я не мог сказать, была ли эта вспышка насилия спровоцирована или стала лишь миниатюрным отражением противоречий в богатой и терзаемой раздорами церкви, но кишащая толпа, злобные удары и выкрики были не лучшим преддверием Божественной Литургии, которую собирался отслужить верховный понтифик.

Мы приехали прямо из аэропорта. Это было приветствие Треди смелому городу, который он любил. Когда предыдущий папа в последний раз посещал Нью-Йорк, он служил мессу в Нью-Джерси. Хорошо дисциплинированная, почтительная толпа, собравшаяся на стадионе, устроила пикник прямо на багажниках своих автомобилей на парковке, покупала сувениры и радостно выстраивалась в колонны, чтобы приветствовать папу и получить его благословение.

Треди, однако, выбрал «Янки», хорошо понимая, что этот стадион расположен в Бронксе, а Бронкс уже не одно десятилетие считается самым неблагополучным районом Нью-Йорка.

— Мы отслужим мессу на этом стадионе, Пол, — сказал он мне в Риме. — Никому больше эта идея не нравится, но мне она по душе. Для меня Нью-Йорк — это стадион.

Я знал, что бы он ответил, если бы я спросил — почему. Он сказал бы, что, поскольку «Янки» — самое знаменитое бейсбольное поле в мире, ни один фанат бейсбола не захочет слушать мессу на каком-нибудь пригородном футбольном стадионе.

Но поехали мы туда по другой причине. Мы поехали в Бронкс, потому что когда-то это был оживленный зажиточный район, впоследствии невероятно обедневший. Евреи, ирландцы и итальянцы уехали. Район заселили чернокожие и латиноамериканцы. В богатейшем городе на земле Бронкс превратился в гетто «третьего мира», место насилия, деградации и гениев. Большая часть детей Бронкса, широким потоком пройдя через старое здание окружного суда, пополняла тюремные камеры; но был и другой, тонкий ручеек, который пробивался в лучшие школы города и устремлялся к впечатляющим достижениям в науке и искусстве, коммерции и военном деле. Бронкс сопротивлялся. Треди любил такие места.