сидеть на руках у папы, а мать тащит собрание фотографий, благодаря которому у них теперь есть американские визы и места на пароходе до Мартиники. Они спасены (скрестим пальцы)! Вариан Фрай наблюдает с причала в порту Марселя, олицетворяя собой бдительность великой нации, на случай, если власти рискнут схватить кого‑нибудь из его подопечных. Среди поднявшихся на борт есть еще фотографы: знаменитый Йозеф Брайтенбах, обессиленный после заключения, и приятельницы Штайнов Ильза Бинг и Илла. Штайны встретили здесь многих, в том числе и Вилли Чардака. На корабле тесно, как в тюрьме, но зато «Виннипег» овеян славой «корабля надежды»: он доставил в Чили две тысячи испанских беженцев, вытащенных из лагерей на юге Франции. Вот почему трюм старого сухогруза забит двухъярусными койками – прекрасная сделка для французской судоходной компании, которая в 1939‑м согласилась переоборудовать корабль, чтобы принять беженцев-республиканцев.

Пабло Неруда назовет путешествие на «Виннипеге», организованное им для эвакуации двух тысяч изгнанников-испанцев из французских лагерей, единственным из своих стихотворений, «которое никто никогда не сможет уничтожить», но недавно это незабвенное творение оказалось запятнано. Будучи специальным консулом Чили по испанским эмигрантам, Неруда отбирал на борт в основном коммунистов. Фред Штайн фотографирует поэта в 1966‑м, помня о корабле и о надежде, но 6 мая 1941 года он еще не знает, что случится позади, за его спиной, и впереди, за горизонтом неба и воды, который открывает перед ним будущее. Время Вариана Фрая сочтено: в начале августа, под давлением Соединенных Штатов, его вышлют из Франции. «Виннипег» станет одним из последних судов, покинувших французский порт. Он не прибудет на Мартинику, потому что британцы перенаправят его на Тринидад, где Фред снова окажется в лагере для enemy aliens[289], в разлуке с Лило и Марион. Но 6 июня корабль «Эванджелина», на котором можно путешествовать с прежним, обычным комфортом, доставит их наконец на остров Эллис.

Если бы Капа оказался в тот момент в Нью-Йорке, возможно, Штайны узнали бы, что по стечению обстоятельств американскую визу ему выдал именно Пабло Неруда. Они могли бы порассказать друг другу о своих злоключениях, утешаясь тем, что им пришлось выбирать только то, что влезет в чемодан. А это гораздо более простой выбор, чем у Вариана Фрая, Неруды и всех, кто отбирал людей, которым нужно было бежать, и кто никогда не получит должной благодарности. Но архив в Амстердаме, куда Лило удалось отправить наиболее яркие политические работы Фреда, сгорит под бомбами, с которыми союзники отвоюют Голландию, и многие негативы Роберта Капы исчезнут навсегда. А фотография из кафе «Дом» уцелеет и прибудет в порт Нью-Йорка.

Drôle de guerre приняла для Капы трагикомический оборот. С начала сентября 1939 года он предлагает свои услуги французским военным властям, но они не сотрудничают с теми, кто работал на коммунистическую прессу. С тех пор как Гитлер и Сталин заключили пакт Молотова – Риббентропа (в результате чего испанцы впали в отчаяние, бойцы интербригад оказались в лагерях беженцев, а их укрывшиеся в СССР немецкие товарищи попали в лапы нацистам), коммунисты во Франции – партия, пресса и так далее – объявлены вне закона. На тот момент Капа оказался не просто «нежелательным иностранцем», но иностранцем весьма заметным. Со дня на день его могли депортировать в один из лагерей для политзаключенных, самых охраняемых и самых суровых. В поисках выхода Капа лихорадочно названивает по телефону и бегает по Парижу. Его знакомые в «Пари-Суар» и «Матч»[290] разводят руками, они très désolés[291], но у них нет никакой возможности раздобыть ему визу. Даже в «Лайф» его осыпают комплиментами («today you’re number one war photographer»[292]) и обещают работу, если он сможет обойти американские иммиграционные квоты. Поскольку буржуазная пресса ничем не может ему помочь, Капа вспоминает о Пабло Неруде. Они познакомились во время осады Мадрида, возможно, встречались после поражения, в одной из поездок по палаточным городкам, окруженным колючей проволокой, в которых фотограф увидел уже не объект для изобличения, но грозную картину своего будущего. Помочь товарищу, который столько сделал для испанского дела, – сущий пустяк для чилийского консула, все еще взволнованного своей пришвартовавшейся в Вальпараисо «великой поэмой». С 19 сентября 1939 года Андре Фридман – Profesión: fotógrafo; Nacionalidad: húngaro; Estado Civil: soltero; Religión: no tiene[293] – может отправиться EN VIAJE COMERCIAL[294] в Республику Чили. Об остальном позаботится корпорация «Тайм», колосс капиталистических СМИ, забронировав одну из последних кают на отплывающем из Гавра «Манхэттене». Капа доберется до Нью-Йорка с туристической визой США, и у него будет время что‑нибудь придумать, когда ее срок подойдет к концу. А пока он может выпить за свои двадцать семь только что исполнившихся лет и рухнуть там, куда его отведут его мать Джулия или его брат Корнелл.

Представь, сколько всего нужно сделать до отъезда в Гавр. Заплатить за гостиницу, получить подтверждение от американцев, послать телеграмму Джулии. Быстрое прощание с родственниками в Париже, последний бокал с друзьями. Объятия с Картье-Брессоном, похожим, когда он склоняется к вспотевшему от волнения и алкоголя Капе, на пластилиновый макет бронзовой скульптуры Джакометти. Братские наставления Шиму («Mon vieux[295], за мной, и как можно скорее!»), первым получившему контракт с коммунистической газетой. Последняя ночь с дочерью Парижа, прощание с французскими поцелуйчиками на щеках, измеренная банкнотами любовь, их слишком много, c’est bien, chérie[296], развлекайся, пусть у тебя все будет хорошо.

И никаких цветов для Герды. Ни камешка на надгробие, охраняемое Гором, творением Альберто Джакометти по заказу партии. Пер-Лашез не по пути, мертвые заботятся о себе сами, неохотно заученные в тринадцать лет еврейские молитвы чреваты разлитием желчи тому, кто soltero и religión: no tiene.

А вот фотографии Герды он берет с собой. Они в комнате, валяются среди беспорядка на письменном столе или в тумбочке. Снимки ждут уже два года: они побывали в Китае, вернулись невредимыми с республиканских фронтов, которые отступали всё выше, на север, к границе, к поражению. Герда спит, Герда надевает чулки, Герда лежит без сил на испанском мильном камне. Герда выбирает ландыши на первомайском празднике, в его замшевой куртке, той самой, в которой он на снимке в кафе «Дом», еще почти новой.

Взял ли он только фото из гостиницы, среди которых и двойной портрет Фреда? Или же, понимая, что уезжает навсегда, захватил еще несколько снимков из студии, когда пришел отдать Чики последние пленки, неоплаченные счета, инструкции на время, пока с ним не будет связи?