три дня, и наступает 18 июля: эйфория 14‑го сменяется шоком от известия, что в Испании – фашистский переворот. Фред выбегает из дома, находит друзей в кафе, взволнованных предстоящим отъездом, и с самыми искренними пожеланиями удачи наконец вручает им конверт. Они довольны своим портретом, они видят в нем хороший знак, но сами они, Андре и Герда, уже далеко оттуда.

Есть еще одна история, которую эта фотография не может рассказать, потому что она начинается 3 сентября 1939 года, когда Франция объявляет войну Германии. Drôle de guerre[281] называют это время французы, потому что в течение восьми месяцев с ними ничего не происходит – но только не с теми, кто из стана врага, даже если бежал во Францию, спасаясь от нацистов. 5 сентября 1939 года Фреда Штайна привозят на стадион в Коломбе, битком набитый немецкими и австрийскими беженцами, а оттуда отправляют в первый попавшийся лагерь для интернированных. Он мостит французские дороги, пока в июне 1940 года странная война внезапно не заканчивается поражением нации, держащей его в плену. Перед лицом неминуемой капитуляции офицер решает проблему boсhes, с которых немцам не терпится спустить шкуру: «Les allemands sont là, débrouillez-vous»[282]. Получив приказ разбираться самому, Фред бежит через деревни, прячется на заброшенных фермах и через шестьсот километров оказывается в Тулузе. У него нет никаких известий о Лило: она в Париже с новорожденной дочкой. Марион родилась почти накануне рокового третьего сентября, и попытки уехать с помощью Зальцбургов, родственников Лило, эмигрировавших в Америку после Хрустальной ночи, не увенчались успехом. Самое мучительное, что это он из кожи вон лез, чтобы получить разрешение и вернуть жену и дочь в город. В Нормандии в эвакуацию не принимали апатридов. В сиротском приюте, где им в конце концов разрешили остаться, Лило сидит в подвале, и ей лишь изредка позволяют побыть с дочерью. Ребенок чахнет без заботы и материнского молока, с которыми лишения этого благотворительного учреждения могли бы быть не так суровы.

Фред, не имея ни малейшего представления о том, где они прячутся, ищет самый безопасный способ сообщить, что он жив. Он выстаивает очередь в окошко приема рекламных объявлений и диктует только имена, которые звучат по‑французски: даже Штайн может сойти за одного из эльзасских беженцев, чьми именами пестрят колонки газет с объявлениями о поиске родственников. ALFRED STEIN, DÉMOBILISÉ À TOULOUSE, CHERCHE SA FEMME LILO ET SA FILLE MARION[283].

Его жена не увидит это объявление. Но 9 июля 1940 года она получит одну из двух открыток, отправленную Фредом через самых верных друзей, – этот день она запомнит на всю оставшуюся жизнь. Надо действовать быстро, она ждет не дождется дня отъезда, только все очень трудно. Ребенок, самые необходимые вещи, чемодан, набитый негативами и снимками, на которых слишком много разыскиваемых нацистами людей. Как пронести его и через оккупированную зону, и через «свободную зону», которая для таких как Лило отнюдь не свободна?

С тех пор как маршал Петен перенес правительственную резиденцию в гранд-отель курортного города, предложив оккупантам свои услуги в качестве метрдотеля, его жандармы и простые граждане разделились на усердных официантов, охотно подносящих тарелки гестапо, и тех, кто тайком плюет в них. Это значит, что доверять можно только тому, кого хорошо знаешь, но Лило Штайн за пределами Парижа никого не знает. Поэтому она решила сыграть ва-банк. Она берет Марион на руки и, не без содействия дочки, в любой момент готовой расплакаться, как любой голодный грудной ребенок, без очереди проникает в Kommandantur[284]. «Отец этой petite gosse[285] демобилизован в Тулузе, фамилия Ш-Т-А-Й-Н», – произносит она с таким парижским акцентом, что офицер даже не спрашивает у нее документы. Награжденная пропуском с нацистским крестом за мужество, о котором немец даже не догадывается, Лизелотте Штайн, урожденная Зальцбург, садится в поезд с Марион. Когда она наконец может отпустить чемодан и крепко прижаться к Фреду, в их объятиях проскакивает искра, ощущается удар почти преступного наслаждения. Теперь они воссоединились, но застряли в Тулузе. Чтобы выбраться из узкого горлышка Франции, требуются бесконечные визы, на которые государства все больше скупятся и за которые приходится платить очень высокую цену. «Лейка» могла бы помочь заработать, но ее конфисковали в плену. Если бы не «выдача по требованию» гестапо, введенная правительством Виши, если бы не имя Фреда в списках разыскиваемых, они смогли бы получить выездную визу, добраться до Португалии и снова связаться с семьей Лило в Штатах. Время поджимает, Марион уже начинает произносить первые слова, которые могут выдать их, но и держать ее в курятнике, где они нашли приют, – это издевательство. Наконец появляется проблеск надежды: слух, который похож на правду. Фред должен отправиться в Марсель и разыскать американский Чрезвычайный комитет помощи, где некто месье Фрай растягивает полученный на Манхэттене список из двухсот великих имен искусства, литературы и науки, которые Америка, разборчивая, как и подобает тому, кто назначает лучшую цену, хочет заполучить на этой финальной распродаже старого континента. «SAVE CULTURE EUROPE STOP»[286], – настойчиво кричит телеграмма Вариана Фрая, который не намерен ограничиться желаемыми лицами. Из-за его излишнего рвения (как вообще выпускник факультета античной филологии в Гарварде мог ввязаться в current affairs?[287]) отношения между Францией и Америкой рискуют дать трещину. И все это ради того, чтобы на землю свободных и храбрых хлынула невиданная волна евреев и экстремистов, которые никому особо ни нужны – ни Госдепартаменту, ни тем более американскому народу. Вариан Фрай игнорирует призывы, все больше напоминающие угрозы, по своему усмотрению тратит доллары, предназначенные для спасения избранных, добывает фальшивые документы, изучает тайные пути и обветшалые суда, ставшие дороже трансатлантического лайнера. Не в его власти предотвратить то, что может пойти не так, привести к непоправимым последствиям, как когда Вальтер Беньямин, не выдержав известия, что его транзитная виза недействительна, покончил с собой. Passeurs[288] придется оставить его тело в Портбоу, потому что на следующий день испанцы позволят другим беженцам продолжить путь. Фрай даже не может помочь всем, кто стоит в очереди перед его конторой: адвокатам и врачам, умоляющим его с ужасом буржуа, у которых не осталось ничего, кроме последних фамильных драгоценностей. Фред Штайн, напротив, получит помощь благодаря обретенной профессии фотографа, художника «Лейки». Теперь он может вернуться в Тулузу и передать Лило не слишком громко, но с настоящим эротическим пылом обещание, слово, данное ему американским эмиссаром.

Лило несет дочку, Фред – чемодан. Или наоборот. Может, Марион предпочитает