Аврора молитвенно сложила ладони. Разве не должна она возблагодарить Всевышнего, покаравшего этих людей, в особенности эту женщину, злого гения Филиппа, каким-то образом похитившую его и до сих пор владеющую секретом его исчезновения?! Не появилась ли надежда заставить ее говорить теперь, когда она лишилась армии прислужников и шпионов, с помощью которых так долго и крепко держала в своих когтях страну и ее правителя?

— Вы привезли мне чудесное известие, Клаус, и я вам бесконечно благодарна, но вам придется все-таки сказать мне, где можно теперь найти «эту Платен». Мне необходимо, чтобы она заговорила, понимаете? Я должна узнать, что она сделала с моим братом! Я уверена, что все зло проистекает от нее...

— Я тоже в этом уверен, но место, где они спрятались, — государственная тайна!

Аврора уже открыла рот, чтобы возразить, но Клаус не позволил:

— Это воля курфюрста, так он пытается защитить ту, в которую безумно влюблен. Ведь вы — не единственная ее ненавистница. А мне перед расставанием с вами нужно вручить вам вот это.

И Клаус достал из внутреннего кармана кожаный мешочек. На стол, обтянутый белой парчой, высыпалось его содержимое — Авроре показалось, будто это кровавое пятно, только кровь каким-то чудом засверкала в свете канделябра...

— Рубин «Наксос»! — крикнула она. — Боже, как вам удалось им завладеть?

— Очень просто. Я дождался, пока «эта Платен» отправится на тот последний, погубивший ее пир. Я знал от Эльзы, где хранятся драгоценности, и сумел отпереть ларец, в котором она их прятала. Оставалось только завернуть добычу в шелковый шарф и положить в один из моих мешков, предназначенных для отправки в гостиницу Кастена.

— Вы все забрали?

— Только рубин и те предметы, которые мне описала герцогиня Элеонора, ведь они — собственность ее дочери. Остальное я не тронул. Вы не представляете, насколько это оказалось просто! Все слуги Монплезира вслед за своими хозяевами потянулись к Лайне-Шлосс, чтобы поглазеть на невиданное зрелище. Конечно, в ларце не было того, что эта женщина нацепила на свою римскую тунику в тот вечер, но те драгоценности меня не интересовали, потому что они появились у нее недавно: по случаю свадьбы принцессы она заказала себе диадему и подвески.

Аврора грела в ладонях сверкающий рубин и от радости слушала рассказ только вполуха. Тем не менее она заметила:

— Получается, что вы несколько дней держали такое сокровище в простой гостинице?

— Я не считал это опасным, поскольку угрозы в образе Платенов больше не существовало. Если бы не бунт, я бы отбыл из города раньше, но не присутствовать при шутовстве во дворце я не мог. Нужно было убедиться, что подлая парочка достигла того состояния опьянения, когда зрение утрачивает четкость. В том, что это произойдет, можно было не сомневаться, но в зависимости от обстоятельств на это могло потребоваться больше или меньше времени... Остальные драгоценности я передал герцогине Элеоноре. Наверное, она пишет об этом в своем письме. Что ж, уже поздно, пора вас покинуть, вам необходим отдых. А мне еще предстоит найти себе ночлег. Мне посоветовали отличную гостиницу на рыночной площади...

— Я бы с радостью вас приютила, но вы правы, это было бы неразумно. Сколько дней вы проведете в Дрездене?

— Один или два, только переведу дух — и в обратный путь! А пока приказывайте — я в вашем распоряжении.

— Какие приказы? Мне не престало вами помыкать, — грустно ответила молодая женщина. — К тому же друзьям не приказывают. Будет довольно, если вы отвезете мои ответы на два эти письма.

Аврора подала ему руку, и Клаус наклонился, чтобы прикоснуться к ней губами; видно было, что волнение мешает ему говорить. Выпрямившись, он направился к двери, но открыть ее не успел. Дверь распахнулась как будто сама собой, да с такой силой, что чуть не ударила офицера по лицу. В проеме вырос гигантский силуэт Фридриха Августа. Он был в гневе и буквально выдыхал пламя, как огнедышащий дракон. От его громового голоса зазвенел хрусталь на люстре:

— Мужчина? У вас? В столь поздний час? Хорошо же вы выполняете мои повеления, сударыня!

Аврора почувствовала, как при этом оглушительном появлении у нее отлила от лица кровь, но, прекрасно владея собой, она не проявила ни малейшего признака страха. Страх бы ее погубил. С неподражаемым спокойствием она сделала глубокий, но изящный реверанс, сопроводив его легкой улыбкой.

— У Вашего высочества талант преподносить сюрпризы. Эту вашу непосредственность я бесконечно ценю. Но что-то не припомню, чтобы имела честь слышать ваши «повеления».

— Зато их отлично усвоили ваши слуги. Вам я лишь дал советы, которыми вы поспешили пренебречь. Кто этот человек?

— Барон Клаус фон Асфельд, офицер гвардии Ее высочества герцогини Целльской и мой кузен. Избавлю Ваше высочество от необходимости задавать новый вопрос и сразу скажу, что он прибыл с докладом о миссии, которую он выполнил по нашему с герцогиней Целльской приказу.— Миссия? Неужели? Можно уточнить, в чем дело и откуда он прибыл?

— Из Ганновера. Ваше высочество может своими глазами увидеть ее результат: два письма, одно от герцогини, другое от моей подруги баронессы Беркхоф, а также вот это!

Она раскрыла ладонь, на которой красовался огромный рубин, сконцентрировавший в себе, казалось, весь свет в комнате. Глаза принца вспыхнули, что не ускользнуло от внимания Авроры: она знала, что он неравнодушен к драгоценным камням. Рубин не мог не пленить его: он хотел взять его двумя пальцами, но Аврора опередила курфюрста и повесила сокровище себе на шею.

— Знакомьтесь: рубин «Наксос», — промолвила она. — Несколько лет назад его подарил моему дяде Отто-Вильгельму венецианский дож Морозини. Он был похищен «этой Платен» вместе с остальными драгоценностями моего брата.

При виде бесценного камня гнев Фридриха Августа как рукой сняло. Не отрывая взгляда от шеи своей возлюбленной, он спросил:

— Как вы сумели им завладеть, барон? Аврора ответила вместо Клауса:

— Это долгая история, а барон очень утомлен. Если Ваше высочество согласится отпустить его в гостиницу, я охотно расскажу вам все подробности.

Курфюрст скосил взгляд на офицера, потом снова уставился на женщину: та была одета безупречно, в платье из синего бархата, под цвет глаз, прическа была идеальна, а вид гостя явно свидетельствовал о его усталости после утомительной дороги. Мысль об их непристойных шалостях отверг бы даже самый изощренный ум.

— Пусть идет! — бросил