разумеется, стоят рядом с кроватями. Факелы и горшки с огнем озаряют с постаментов все это небывалое пиршество, которое все родовитые участники во главе с самим курфюрстом и его семейкой считают верхом остроумия и пышности.

Начинаются возлияния и обжорство, у пирующих все плывет перед глазами. К чести курфюрстины и ее дочери скажу, что им хватило вкуса уйти до того, как началось что-то невообразимое, зато Платены были среди этих безумцев самыми разнузданными. Я жался к стене с намерением незаметно улизнуть. Это была моя последняя ночь в Ганновере, я подготовился к отъезду. Но, выйдя из дворца, я не узнал городских улиц: в столь поздний час они должны были быть безлюдными, но нет, на площади столпился народ. В полной тишине все слушали, как шумят во дворце гости, смотрели на освещенные окна, на мечущиеся за ними тени... Все это мрачное, безмолвное скопление людей находилось под глубоким впечатлением от происходящего, уж поверьте мне. Я кожей чувствовал тревогу часовых, забившихся в свои будки. В своем скромном облачении я думал уйти незамеченным, благо, что все взоры были устремлены на окна дворца. Но ко мне подошел какой-то человек — рослый силач в видавшем виды рыжем кожаном фартуке. Кузнец, догадался я. Он сжимал в кулачищах молот.

— Ты там был? — спросил он грубым голосом.

— Такая служба, — ответил я. — Но с меня довольно.

— Что там творится? Отсюда можно кое-что услышать, но видно плохо, остальное приходится додумывать. Давай выкладывай!

Я и выложил, не забыв упомянуть об уходе курфюрстины и прусской принцессы. В темноте я видел, как сверкают глаза кузнеца.

— А Платены? Они еще там?

— Это они все устроили. Ясное дело, там, куда же им деться? Не знаю только, в сознании ли они... А теперь позволь и мне задать тебе вопрос...

— Хочешь знать, что мы здесь делаем?

— По-моему, это законное любопытство! В такой час добрым горожанам пора на боковую.

— Мы люди честные, просто нас тошнит! То, что творится в этом дворце, не лезет ни в какие ворота. Эти бесстыдники объедаются, гогочут, пляшут, пьют

до упаду, горланят песни, а в это время в угрюмом замке на болотах Адлера наша принцесса София Доротея томится взаперти, приговоренная к одиночеству и отчаянию! У нее даже отняли детей, чтобы она не мешала своему муженьку грешить с его Мелюзиной. Пора с этим кончать!

— Что у вас на уме? Напасть на дворец? Там охрана, и она трезва...

— Нет, пусть курфюрст, заточив принцессу, не перестает пировать, мы не держим на него зла. Он стар и, как говорят, хвор. Но пора освободить Ганновер от Платенов! Он министр, а она, мерзавка, пьет кровь из принца. Вся власть в их руках. С ними надо покончить!

В этот момент из Лайне-Шлосс вышел лакей, сообщивший человеку в кожаном фартуке, что Платен допился до бесчувствия и что жена сейчас повезет его домой.

Кузнец захохотал и, обернувшись, крикнул толпе:

— Дичь сама идет в капкан! Подождем еще немного — и туда!

Он немного посовещался с тремя сообщниками. Потом повсюду загорелись факелы. Кузнец тоже взял в руки факел, а я, воспользовавшись бурлением толпы, сбежал. Мне было ясно, что они затевают: запалить Монплезир, когда там будут хозяева... Я был не против, но мой конь стоял, уже оседланный, у конюшни, и мне необходимо было ускакать прочь, прежде чем нахлынет людская волна. Свои вещи я еще днем перетащил в гостиницу Кастена, где уже столько недель бездельничал мой денщик Йозеф... Я бежал изо всех сил и успел увидеть, как вернулась домой чета Платен. До нападения толпы на их особняк оставались считанные минуты. Я посоветовал конюху отвязать лошадей: когда бунтовщики поджигают господский дом, обычно достается и хозяйственным постройкам... Из темноты уже доносился гул голосов. Конюх спросил меня, что я собираюсь делать, я ответил, что ускачу отсюда и ему советую поступить так же, добавив, что у народа зуб только на Платенов... Если говорить начистоту, я был готов на него наброситься, если бы он попытался поднять тревогу. Но он только посмеялся и с криком «пора!» выпустил весь табун в парк Херренхаузена. Я бросился за ним, надеясь найти место, откуда можно будет получше разглядеть происходящее. Тут кузнец и его мстители добрались до дворца. Они подступили к нему молча, потом взревели, и в окна полетели пылающие факелы, да в таком количестве, что слуги Монплезира даже не пытались потушить мигом занявшийся пожар. Когда я добрался до гостиницы, его зарево охватило уже полнеба. Жуткое зрелище! Казалось, сама земная твердь разверзлась, и наружу выплеснулось адское пламя...

***

После завершения рассказа оба долго безмолвствовали. Богатое воображение позволило Авроре в красках представить себе все то, о чем поведал Асфельд. При его последних словах она вскинула голову.

— Они мертвы? — пробормотала она. — Но если вы ускакали сразу после начала пожара, то, должно быть, не знаете, так ли это?

— Как вы догадываетесь, я дождался конца. В гостинице я пришел в себя. С утра все только и судачили, что о пожаре. Монплезир выгорел на три четверти, но его хозяева более-менее уцелели.

— Более-менее?..

— Оба выжили, только муж лишился зрения, а у жены обгорело лицо и плечи. По словам Хильды Штолен, теперь на нее лучше не смотреть...

— Догадываюсь, что курфюрст приказал покарать поджигателей? — с горечью предположила Аврора.

— А вот и нет! Они сами явились с повинной. Мой приятель кузнец заявил от имени народа, что чтит правителей, но от власти Платенов над Ганновером ему стало тошно. Его могли повесить, но курфюрст всего лишь определил его вместе с еще двумя-тремя зачинщиками на службу в батальон, сколачиваемый для императора.

— Исходя из принципа, что от мертвеца ничего не добьешься, зато на бравом солдате можно неплохо заработать? — со смехом подхватила Аврора. — Они, конечно, не вернутся домой, зато их добряк-государь еще больше набьет мошну! Хотя я, конечно, рада, что эти смелые люди избежали веревки: до Вены лапы мстительных Платенов вряд ли дотянутся!

Впервые за весь вечер Клаус широко улыбнулся.— Да, этого не следует опасаться. Курфюрстина София и ее сын потребовали высылки Платенов. Насколько я знаю, старик курфюрст быстро пошел им навстречу: уж очень он устал. Возможно, его любовница перебарщивала со своими указаниями, а теперь стала еще и уродлива! Супругам Платен будто бы приказано удалиться в их имение — не