Его объятия окаменели. Он застыл на долгие секунды, казавшиеся мне годами, а потом выдохнул. И спросил с напряжением в голосе:

- Не могу сказать, что я очень рад изменению статуса, но я так понимаю это было главным условием моего освобождения?

- Да, - кинула я, - одним из... второе — женитьба на мне... но мне казалось, - забормотала я, - это именно то, что мы оба хотим... если нет, то ты можешь отказаться... и от титула... и от меня...

- Я никогда не откажусь от тебя, - помотал он головой, - только не от тебя... даже если придется признать его отцом. Ты мне расскажешь, как у тебя получилось провернуть все это?

- Расскажу, - шепнула я охрипшим голосом, чувствуя, как от облегчения расслабляются сведенные судорогой мышцы...

Деревянные дубовые двери, украшенные геометрической резьбой, резко хлопнули, впуская холодный зимний воздух в просторный холл Университета механики и инженерии и на мгновение показав кусочек улицы Новой Мосвы. Она уже давно не была новой, столица сильно разрослась за последние пять десятков лет, но все по-прежнему называли эту часть города именно так.

Возможно, название прижилось от того, что народ здесь проживал особый, молодой и жадный до всяческих новшеств. Именно в Новой Мосве располагались Государственные Университеты, построенные по приказу его величества Ивана Дмитриевича, деда нынешнего короля.

Вместе с хлопьями снежинок в тишину холла ворвался цокот копыт об каменную мостовую и перестук колес проехавшей мимо конки, запряженной парой лошадей. Ходили слухи, что в недрах университетов уже зреет идея о безлошадном трамвае.

Консьерж, пожилой отставной солдат с блекло-рыжей щеткой густых усов под носом, нахмурился. Мело уже который день, и бедолага замаялся махать лопатой, расчищая дорожки вокруг университета. Зима в этом году выдалась снежная, он не раз слышал, как студенты шептались, что за пятьдесят лет наблюдений за погодой таких продолжительных и обильных метелей еще не случалось.

- Семен Семеныч, - весело обратилась к нему взрослая солидная женщина, отряхивая добротную шубейку из песца, - не смотрите так сердито, а то мне кажется, что вы не рады меня видеть.

- Да, что вы такой говорите, Ефросинья Прохоровна, - забубнил консьерж, подбегая к ней и подхватывая небрежно сброшенную шубку, шапку и перчатки, - да я завсегда рад вас видеть, вы же знаете. Это все снег окаянный... опять придется дорожки чистить... уж сколько раз просил студентов лопату придумать механическую, чтоб сама дорожки чистила. А они все смеются. Вот попробовали бы сами лопатой помахать, сразу придумали бы...

- Как ваша внучка? - улыбнулась в ответ на бурчание Ефросинья Прохоровна, поправляя воротничок белого халата с красной спиралью на кармане, - поправилась?

- Да, - на хмуром, вечно недовольном лице консьержа появилась неловкая улыбка, - уже бегает стрекоза, спасибо вам. Из школы одни пятерки таскает, падре говорит, что будет рекомендовать ее на вторую ступень. Талант у нее, говорит, к естественным наукам. Глядишь, и до Университета доберется...

- Ну, и славно, - она похлопала Семена Семеновича по плечу, - а Мария Львовна у себя?

- У себя, - консьерж снова сник, - почитай с утра до ночи на работе, никого не слушает. Недолго, говорит, мне осталось, не хочу, говорит, дела несделанные оставлять... пишет и пишет что-то... Если бы не Зиночка, и обедать бы забывала. Уж она каждый день нашу Марию Львовну чуть не силком домой отправляет... Не бережется совсем... Мож хоть вас послушает, а, Ефросинья Прохоровна?

- Может и послушает, - печально вздохнула она, - я за этим и приехала, Семен Семеныч...

Зиночка сидела в приемной и что-то торопливо записывала в толстую разлинованную тетрадь, перебирая огромную стопку писем, лежащую на столе.

- Ефросинья Прохоровна, - обрадованно подскочила она и выбежала навстречу неспешно вошедшей в кабинет женщине в белом халате. И начала жаловаться, заливаясь слезами и вытирая их тонким кружевным платочком. Излишняя эмоциональность была единственным недостатком секретаря Марии Львовны, - вы все-таки приехали! Сил ведь уже никаких нет! Никого не слушает! Уже его величество приезжал, сам лично указ привозил об отстранении от работы! Андрей Михайлович и Виктория Михайловна каждый день приезжают уговаривают домой ехать, если бы не они, так и ночевала бы здесь же, на диванчике. Одна надежда на вас, Ефросинья Прохоровна! Уж ежели вас не послушает, то я уж и не знаю, к кому за помощью обращаться...

- Успокойтесь, Зиночка, - профессионально улыбнулась Ефросинья Прохоровна, хотя глаза смотрели тревожно, - все образуется... Я что-нибудь придумаю...

Она подошла к двери в кабинет Марии Львовны и постучала.

- Входите. - Тихий надтреснутый голос резанул по сердцу, в нем было столько боли, что Ефросинья Прохоровна ощутила ее в своем сердце.

Но в кабинет она вошла с улыбкой. Той самой, которую приходится надевать, заходя к безнадежным пациентам...

И застыла. Слишком неожиданным было то, что она увидела... даже для нее...

- Что, так сильно изменилась? - усмехнулась скрюченная болезнью старуха, в которой с трудом угадывалась прежняя Мария Львовна, а ведь не виделись они всего-то чуть больше месяца, с похорон его высочества Михаила Ивановича.

- Господь Бог! - ахнула Ефросинья Прохоровна, - до чего же вы себя довели?! Так же нельзя! Мария Львовна! Я немедленно забираю вас в Тушковград, - она решительно подошла к столу и с силой толкнула тяжелое деревянное инвалидное кресло, - мы там недавно новый корпус медицинского центра отстроили. Посмотрите, отдохнете, подлечитесь, травяные отвары попьете, мы вам массаж сделаем, а то что с вами стало... того гляди вся левая сторона отнимется.

- Уже, - ее смех тихо затрещал, как будто бы горох сыпался в жестяную посуду, - мне не долго осталось, Фросенька, Миша уже ждет меня, я знаю... а мне еще столько нужно сделать... не могу я в санаторий уехать...

- Мария Львовна, - она присела перед креслом, чтобы можно было говорить, глядя в глаза друг другу, - вы сделали уже достаточно. Хватит. Я вам сейчас даже не как друг, а как врач говорю.

- Много сделали, - улыбнулась она, - но не все... ох, не все, Фросенька! Я еще столько всего могла бы... но, увы, - она развела руки в стороны, но левая рука только слегка трепыхнулась и осталась лежать на коленях, - как-то быстро пролетели эти шесть десятков лет... Кстати, как твой отец? Оклемался? Встает?

- Нет, - вздохнула Ефросинья Прохоровна, - не встает. Я его к себе забрала в Тушковград. А он все домой рвется, мама, говорит, в Рери похоронена, и я, говорит, хочу рядом лежать.

- Ох, Пронька, - снова затрещала жесткими горошинами смеха Мария Львовна, - прав, он, Фросенька, прав... коли в этом мире душа в душу прожили, то и после смерти хочется рядом быть. Ждут ведь они нас... ждут... А нам-то без них и жить не хочется...

- Маша, - Михаил Иванович заглянул в кабинет, - ты закончила?