— Твоя ненависть дает тебе силы. Бог позволит тебе наказать виновных. Тогда ты найдешь то, что искала. Tы — воин, ты рождена для этого, ты обращаешься к другим богам, но все они — воплощение одного. Молись им, если тебе хочется. Бог тот, которого ты можешь принять сердцем.

Это невозможно. Ее голова склоняется на грудь. Она умерла?

— Я видела, — голос ее звучит устало. — Я видела то, что случилось давно. И то, что сделали недавно. Бедная девочка, тебе пришлось нелегко. Но учти: кого Бог любит, тому посылает самые тяжелые испытания.

— Я не понимаю. Никто не знал об этом. Как вы?..

— Я до сих пор не знаю, как это выходит. Но я знаю, кто ты, я ощущала все так, как ты. Только тебе для этого понадобилась вся жизнь, а мне — какой-то. миг. Ты сама создала себе ад, в котором живешь. Ты должна понять и перестать обвинять себя в том, в чем нет твоей вины. А теперь иди.

Самолет мягко оторвался от земли, и меня слегка вдавило в кресло — как на качелях, когда они взлетают вверх. Красавица стюардесса приветливо улыбается всем — в первом классе летят люди, которым стоит улыбаться.

— Мадам, вам принести что-нибудь выпить? — Хорошенькая стюардесса-негритянка наклоняется ко мне.

— Да. Большой стакан томатного сока. Если не соленый — немного посолите.

Почему-то у меня так и осталось пристрастие к томатному соку. Как вспомню — слюнки текут. А еще — помидоры. Да если с черным хлебом, присолить... Я помогала Семеновне делать сок и мариновать их в банках. Кое-чему научилась в кухне. Мне нравилось то, что она готовила, я тоже кое-что уже умею, хотя и не так виртуозно.

— Андрюша пусть останется у меня. — Тамара Семеновна тоже может быть упрямой. Она плохо себе представляет, какой из Фили клад — с его наклонностями. — Нет, я уже решила. Я еще проживу столько, чтобы довести его до ума. И Володя поможет. У меня своего сына не было, так что возьму сироту. А через полгода и документы не понадобится оформлять — Андрюша станет совершеннолетним. Будет ходить в вечернюю школу, как умру — все ему останется. Женится, может, еще и маленького успею понянчить.

— Тамара Семеновна, вы не представляете, что взваливаете на себя. Вы уже немолодая женщина. — Вот упрямая старушенция, что ты будешь делать!

— Голубушка, да разве сейчас война или голод? Есть хозяйство, большая пенсия. Как-нибудь проживем. А то умру — кто меня вспомнит? Вот ты уезжаешь, Михайловна говорит, что далеко. Но ты возвращайся к бабе Томе. Только я уже старая, может, и не дождусь.

— Чего там, дождетесь, Семеновна. Я вернусь, у меня здесь есть дела.

Да, я скучаю по Максу, у меня много дел. И я обещала вернуться — и Светке, и жене лейтенанта, а Макс там грустит без меня, я знаю. Но я соскучилась по Голливудскому бульвару, по своему дому в зоне М-14, я скучаю по беспечной толпе в идиотских шортах и панамах. Где еще есть столько толстяков, разодетых в яркие мятые рубашки? Я соскучилась по своей жизни. Наверное, Михайловне каким-то чудом удалось помочь мне, потому что жгучая тоска больше не посещает мои сны.

Ко времени моего отъезда я чувствовала себя совершенно здоровой. Помогли отдых и хорошее питание или подействовали травы, которые приносила для меня Михайловна, а может, и то и другое, но я давно уже не чувствовала такой уверенности в своих силах. Я не устаю больше с катастрофической быстротой. И голова больше не болит. Приятное ощущение.

— Господа, наш самолет прибывает в аэропорт Тель-Авива. Просьба ко всем: пристегните ремни безопасности. Кто не может сам, я сейчас помогу.

Самолет заходит на посадку, меня немного тошнит. Ничего, через часик опять буду в самолете — а там и в Париже. Скорей бы уже, потому что мне немного неспокойно оттого, что я одна. Я и не заметила, как привыкла к людям — наверное, потому, что они раздражали меня меньше, чем мои дорогие соотечественники. Тем, что не требовали от меня фальшивой святости. Да, док был прав: мало кто из нас подходит на роль святого.

— Удачи вам.

Стюардесса улыбается мне всем своим шоколадным личиком.

— Спасибо. Вкусный у вас сок

Аэропорт оглушил меня сухим горячим ветром пустыни и разнокалиберной толпой. Рекламные стенды, носильщики, толпа встречающих, багажные тележки, гам.

— На моё имя был оставлен билет на ближайший рейс до Парижа. Пожалуйста, посмотрите. Ясинская.

У меня нет никаких других документов, кроме документов Юлии.

— Да, есть. Но Орли не принимает самолеты, у них там возникли проблемы с террористами. Все рейсы на сегодня отменены.

Смуглый паренек неплохо говорит по-английски.

— А куда есть билеты? Хитроу принимает? — Проклятые террористы, где ни посей, там и уродились. Наверное, Валид выдал на-гора очередной миллион. А что ему — миллионом больше, миллионом меньше... Нефть нужна всем.

— Да, ближайший рейс на Лондон через двадцать минут. Вас это устроит?

— Вполне. Проследите, чтобы не пропал мой багаж.

Хорошо, что скоро я оставлю эту страну. Мне почему-то кажется, что парни из Моссада узнают меня даже в таком виде. Я, правда, могу и ошибаться.

Когда я устроилась в кресле, то вздохнула с облегчением. Даже если кто-то из этих умников все-таки выследил меня, они мне теперь не смогут повредить. Я не стала есть и пить что-либо в этом рассаднике микробов — жара такая! Англичане хоть и скучно готовят, но у них все чистое. Можно не опасаться, что съешь с рисовым пудингом вприкуску какую-то неизвестную науке бациллу.

— Что вам принести? У нас есть ростбиф, телячья печенка, картофель, пудинги.

У румяной девушки ужасно благопристойный вид. Меня это немного раздражает.

— Принесите чего-нибудь вкусненького, дорогая. Только не лягушек, пожалуйста.

Она неуверенно улыбается и идет дальше — не одна же я тут хочу есть. Почему-то именно при общении с англичанами меня чаще всего седлает черт. Они меня немного раздражают своим консерватизмом и постоянной уверенностью в том, что существует только два взгляда на жизнь — их собственный и ошибочный. Но, как сказал Эмерсон, постоянство воззрений — беда ограниченного ума. Наверное, старик был прав.

По дороге в Питер Филя, который все-таки уговорил нас взять его с собой, постоянно ныл:

— Ты еще приедешь? Нет, ты пообещай. Конечно, это же не Америка! Что тебе здесь ловить? Но ты все равно приезжай.

— Филя, не ной. Лучше скажи, чего это ты согласился остаться у бабки? Скучно будет.

— А что я дома не видел? Что мне, опять к Блохе идти? И бабушке одной тяжело, помогать ей надо.

— Я прослежу за ним, не беспокойся. Он и в школу будет ходить, и мыться регулярно. Черт, не стоило тебя слушать, я должен был лететь с тобой.

— Вольдек, ты спятил. Ты будешь привлекать к себе внимание, как первосвященник в веселом доме! Ты не сможешь раствориться в толпе: твоя внешность, твой акцент магнитом притянут к нам любопытных. Ты не сможешь уцелеть там, где уцелею я. Прости, если я раню твое мужское самолюбие, но ты сам подумай хорошенько — и согласишься. Я смогу позаботиться о себе.