Возможно, Блоньский таким образом пытался утешить друга. Безрезультатно, потому что какое утешение в том, чтобы понимать, что будущие поколения полюбят тебя, когда тебе это нужно сейчас? Вспомним сцену из «Кибериады», когда Клапауций, первооткрыватель Хлориана Теоретия Ляпостола, приходит к этому «мыслянту из мыслянтов», а в роли приветствия слышит: «Пришёл, наконец?! […] Теперь?! Так сгинь же, пропади, переломай себе руки, хребет и ноги. А чтобы тебя накоротко замкнуло! Чтоб тебя навеки заело, мержавчик!» Хлориан, разумеется, знал, что когда-то его гений будет открыт, но будущие поколения, которые это сделают, он ругал за то, что сделают это поздно.

Лем не был вынужден ждать так долго. «Сумма технологии» впервые вышла в 1964 году. А третье, расширенное издание – на десятую годовщину публикации первого – писалось с позиции автора, высоко оценённого современниками. Во вступлении к изданию прозвучало слово «футурология», которого в первой версии книги не было. И это ключ к проблеме: Лем написал футурологическую книгу прежде, чем вообще в обиход вошло само это слово. Популярность оно получило лишь в семидесятых, а во второй половине шестидесятых говорили только о «науке о будущем» (futures studies).

В Польше об этом и вовсе не говорили, так что Лем здесь на самом деле был пионером. Писатель стал проблемой критиков и полемистов, потому что в 1964 году ещё никто не знал, с какой стороны нужно подходить к «Сумме…». Характерно, что упоминавшаяся здесь ранее дискуссия в редакции ежеквартальника «Studia Filizoficzne» была посвящена именно «Сумме…» как книге о кибернетике. Однако, хоть Лем в «Сумме…» действительно много об этом пишет, такой внимательный читатель, как Ежи Врублевский, четко диагностировал её как свидетельство того, что Лем утратил веру в кибернетику[297]. Многие полемические высказывания, в том числе авторства Кшиштофа Волицкого, который обвинял Лема в «киберкретинизме», шли, однако (ошибочно), в противоположном направлении.

Скорее всего, Лем сперва тоже не отдавал себе отчёт, о чём написал книгу. С самого начала это не планировалось как книга – основу «Суммы…» составляют фельетоны, изданные в последний год существования еженедельника «Przegląd Kulturalny», который был ликвидирован в 1963 году (объединён с не противоречащим властям варшавским журналом «Kulturа»). Лем жаловался Врублевскому, что необходимость умещаться в формулу кратких фельетонов не позволяла ему с желаемой полнотой раскрывать темы[298].

Желание написать «Сумму…» появилось у Лема в 1961 году[299]. Сперва это должна была быть книга, популяризирующая кибернетику, что-то наподобие «Диалогов». Однако он тогда ещё ничего не писал – постоянно только читал. «Чтобы углубиться в природу БЫТИЯ, читаю, так сказать, С ДВУХ СТОРОН, то есть читаю и «Cyberneticiana», и «DE ENCEPHALO HUMANO» – всё, что могу достать из нейрофизиологической литературы», – писал он тогда Врублевскому.

В декабре того же года он представлял себе, что вернётся к форме диалогов Гиласа и Филонуса.

В письмах с 1962 года видно, как выкристаллизовалась идея «Суммы технологии». Это уже не книга, которая должна популяризировать кибернетику и теорию информации. «Сумму…» на тот момент можно было описать как «путешествие к концу человеческого сознания»[301].

Однако похоже, что даже в процессе создания фельетонов Лем всё ещё не осознавал, что пишет книгу о вызовах будущего. Раздумывая над ними, Лем разным явлениям давал свои названия. То, что он называл фантоматикой, мы сегодня называем виртуальной реальностью. Сами диагнозы, однако, обычно правильные, если оценивать их с перспективы пятидесяти лет.

Если бы Лем был автором только этой одной книги, мы бы уже писали о нём как о гении. Вместе с тем в этот период он работал над произведением, которое сам годы спустя называл верхом своих возможностей, – «Кибериада».

В этом случае он не должен был ожидать признания друзей или «людей, стоящих в очереди за маслом», в «Кибериаду» влюблялись все, с момента первого прочтения, чем Лем, кажется, был очень удивлён, а может, только прикидывался, когда писал Капущинскому: «оказалось, что их [ «Сказки роботов», то есть наиболее известную часть «Кибериады»] больше всего любят те, кому остальная часть моего творчества не по вкусу […], это очень меня удивило. Человек абсолютно беззащитен и бессилен, когда речь идёт о судьбе «плодов его творчества»[302].

Щепаньский в марте 1964 года записал, что во время визита Станислава и Барбары Лемов в Касинке «Сташек читал два очень хороших рассказа»[303]. В записке не указаны названия, но, вероятно, речь идёт о «Сказках роботов», которые к тому моменту Лем уже закончил. «Красиво [Шимон] Кобылинский проиллюстрировал (был у нас в Клинах, я познакомился с ним, преинтереснейший парень), корректура должна быть к началу марта», – писал Лем Сцибору-Рыльскому в апреле 1964 года[304].

Загадка состоит также в том, когда Лем всё это написал. «Сказки роботов» и «Кибериада» – это удивительный результат его проблем со сном, которые заканчивались обычно тем, что около четырёх часов утра из его спальни слышался стук печатной машинки, которую с детства помнил Михал Зых.

Вероятно, во время, когда мозг Лема боролся с очень серьёзной условностью «Суммы…», а также с менее существенными вопросами – такими, как «чем заменить «Вартбург»?» и «откуда взять деньги на подключение дома к городской канализации?» – он расслаблялся, обдумывая шуточные истории о средневековье роботов. Для «Сказок роботов» Лем выдумал оригинальный «старороботский» язык, который своему английскому переводчику Майклу Канделю описал как «Пасек, пропущенный через Сенкевича и высмеянный Гомбровичем», но это лишь начало: