Ладушкин вытащил из-за пояса пистолет, директор протянул руку, но инспектор ограничился тем, что высыпал в его ладонь патроны.

– А эта Матильда сюда не выскочит? – спросил Антон.

– Нет, она пометила выделенное ей помещение и защищает только его.

И вот, пятясь позади работника фирмы «Секрет», который, вероятно, плохо видел сквозь запотевшие очки ныряльщика и ощупывал все, что попадалось на пути, вытянутыми руками, мы, крадучись, вошли в огромное – метров сорок – помещение и сгрудились у двери.

Перекрестившись, наш герой неуверенно двинулся по комнате, нащупывая кресло, потом журнальный столик, стойку с пластмассовой стилизацией под корешки книг. Ничего не происходило. Лом снимал осторожные передвижения работника фирмы сзади, я распрямилась, выглянула из-за спины Ладушкина и осмотрелась.

Если в этой комнате и была обезьяна, то она здорово замаскировалась. Лора показала пальцем в сторону окна. Я пожала плечами. Именно из-за оконной портьеры Матильда и выскочила, когда мнимый «вор» уже дошел почти до середины комнаты. Она свалилась темно-рыжим комом и с жутким воем покатилась по комнате. Волосы у меня зашевелились, побледневший Ладушкин рефлекторно сунул руку за пояс, вспомнил и отдернул ее.

Все, что попадалось обезьяне по дороге, она хватала и бросала в двигающегося мужчину. Пластмассовые книги, две керамические вазы, декоративные подставки под них и четыре диванные подушки. Присевший с камерой для более удобной съемки – вид снизу – Лом удовлетворенно мычал, «вор», закрыв голову руками, отползал к двери, Лора заслонила меня собой, а Ладушкин поднял подушку и закрыл ею голову. Тут Матильда настигла нарушителя, прыгнула сверху ему на голову, стала срывать шапку и что-то такое делать с его глазами. Вероятно, у каскадера (рабочий день которого уже кончился) на глазах обычно ничего не было, издав возмущенный вопль, Матильда нащупала резинку очков, сдернула их, а указательные пальцы – если, конечно, у обезьян тот, что первый от пятки, называется указательным – стала засовывать в глаза «нарушителя», сидя у него на голове. Теперь громко и страшно закричал «нарушитель», дергаясь и пытаясь сбросить обезьяну. Среагировала Лора. Она сняла туфлю и запустила ею в шимпанзе. Матильда удивленно посмотрела на нее, оскалила чудовищные желтые зубы, задрала хвост, и… Я не поняла, что это было, я только прикрикнула на Лома, потому что он отставил камеру и с открытым ртом уставился на свалившегося на пол «нарушителя» с задравшей хвост обезьяной.

– Боже мой! – закричала Лора, закрыла нос рукой и бросилась к двери.

Тут я поняла, что странная темно-коричневая струя, которой обезьяна облила врага, – это самый натуральный понос. Ладушкин поймал дергающуюся Лору и сквозь зубы напомнил ей, что приказано было не двигаться.

Поздно. Швыряние туфлей обезьяна восприняла как личное оскорбление. Она прыгнула на нас, и мне показалось, что надо мной зависла в воздухе огромная летучая мышь, – это Матильда оскалилась в полете и расставила в стороны лапы, натянув шкуру под мышками и в паху.

Через десять секунд все было кончено. Крики прекратились. Я, закрывшая меня собой Лора, Ладушкин, бросившийся сверху на нас, и Лом, выронивший камеру, чтобы закрыть голову обеими руками, оказались щедро облитыми страшно вонючей жидкостью практически с ног до головы. Опорожнившись, обезьяна одним прыжком оказалась на расстоянии двадцати метров от нас с пистолетом Ладушкина в правой ноге. Комната поплыла у меня перед глазами, я успела дернуться в сторону, и меня вырвало. Лом подхватил камеру и снял, как Матильда нажимает кнопки пульта на стене. Это она давала сигнал тревоги в отделение милиции. Сначала – четыре кнопки. Потом, после зуммера, еще две – подтвердила вызов. Потом еще одну, красную, и только после этого, усевшись на спинку дивана, она стала… разбирать пистолет.

– Это табельное оружие! – протянул было руку Ладушкин, но тут его тоже вырвало.

Послышалась сирена, как в боевиках, когда в конце заварушки прибывает полиция, и под завывания этой сирены вошел директор и лично вручил Матильде пакет сушеных бананов, а мимо нас, сидящих на полу, прошмыгнул, отвернув лицо.

И вот, когда нас кое-как оттерли, и отмыли головы (а что толку, одежду же не постирать!), и вручили чек, и поздравили с успешной и по всему весьма результативной съемкой, а потом объяснили, что, по законам жанра… я хотела сказать – по условиям обучения, обезьяна должна напасть на врага, нейтрализовать его, вырывая из головы волосы и надавливая пальцами на глаза, после чего опоносить его сверху донизу, забрать при этом имеющееся оружие, нажать на пульте кнопки вызова милиции, дождаться ее приезда и получить вознаграждение. Всего-то делов. И нам еще повезло, что у Матильды мы – вторая порция врагов за день.

– А откуда у нее столько этого… – начала было Лора, но я дернула ее, уводя, потому что надеялась, что на свежем воздухе меня перестанет тошнить.

Не перестало. Крепясь изо всех сил и стараясь вдыхать, отвернув голову в сторону, директор фирмы, готовящей такие потрясающие охранные системы, попросил меня подписать бумагу о неразглашении секретной информации. Наивный, он что, думает, я стану на тусовках всем рассказывать, как меня обделала мерзейшим поносом шимпанзе?… Ну вот, не стоило произносить это слово…

И я подписала бумагу, и мы пошли, пошатываясь, за идущим впереди на изрядном от нас расстоянии Антоном, и Лом заявил, что он в свою машину в таком виде не сядет, и нам не даст, и мы отправились на шоссе ловить машину, и машин этих в воскресенье вечером было как в часы пик на Кутузовском проспекте, и люди все такие отзывчивые попадались, тормозили, считай, через одного…

Лом уговорил дежурных охранной дачной зоны посмотреть за его автомобилем, а камеру потащил с собой, а Ладушкин забрал из багажника дыню, но даже такой великолепный вид нашей компании – с камерой и огромной дыней в перевязи – не помогал, и, затормозив, водители бледнели и дергали с места как ошпаренные.

Короче, когда мы дошли до поворота на проселочную дорогу, оттуда вырулил грузовик, и луна взошла в полном своем великолепии. Так удачно получилось, что грузовик этот днем перевозил навоз и чернозем, и нам разрешили забраться в кузов, и там на нас напал такой хохот, что водитель грузовика остановился и поинтересовался: «Чего ржете?»

А смеялись мы потому, что Ладушкин предложил съесть в кузове дыню. Он сказал, что времени у меня в обрез – хоть бы успеть до полуночи добежать до изолятора. А Антон удивленно спросил, как же мы будем есть дыню грязными руками? А Лора сказала, что как раз руки-то у нас чистые, а вот все остальное… Я предложила пригласить и шофера, Лом поддержал – что ему, шоферу, какой-то там понос обезьяны, если он весь день возил натуральное поросячье дерьмо! И вот тут нервы у всех сдали, и мы стали смеяться на пять разных голосов и довели друг друга этим разнообразием до полного истощения, а Ладушкин, разрезая дыню, умолял пожалеть его и кусал губы, чтобы остановить слезы, но слезы текли из его глаз и нарушали процесс выздоровления сломанного носа…

После моего появления в камере другие шестеро ее обитателей (назвать их всех «женщинами» я не могу, потому что двоих маленьких истощенных девушек можно было назвать только подростками, а еще одна… или один?… приказал называть его Викторией, «А кто назовет Виктором, тот получит, – как он выразился, бедненький, – по яйцам») организованно скучились в одном углу, а потом вызвали стуком в дверь дежурного. Они что-то кричали о правах человека и противогазах, но я уже не вникала. Я спала.