– Это как посмотреть.

– Что ты имеешь в виду?

– А то, что вид у тебя такой, словно ты вот-вот упадешь. Не понимаю, что ты себе надумала, отправившись бродить по коридорам после того, как едва не истекла кровью. Возвращайся в кровать.

– Я не хочу возвращаться в кровать. Я хочу поговорить с тобой о том, что произошло.

Теперь его лицо не выражает ничего, абсолютно ничего. Тот Джексон, с которым я наблюдала метеоритный дождь, исчез без следа. Как и тот, который целовал меня так, что у меня подгибались колени, а сердце едва не разорвалось.

Сейчас он кажется мне чужаком. Холодным бесчувственным чужаком, который намерен игнорировать меня. Но он все же отвечает:

– Ты пострадала – вот что произошло.

– Произошло не только это. – Я протягиваю руку, желая коснуться его, но он отступает в сторону прежде, чем мои пальцы успевают дотронуться до его рубашки.

– Из всего, что происходило, только это и имеет значение.

У меня падает сердце. Выходит, для него не имеет значения и наш поцелуй.

Я молчу, не зная, что сказать. Затем задаю тот единственный вопрос, который не переставал жечь меня изнутри с тех самых пор, как я пришла в себя:

– Ты в порядке?

– Беспокоиться надо отнюдь не обо мне.

– Но я беспокоюсь о тебе. – Это еще то признание, тем более сейчас, когда он так старается положить конец всему, что было между нами, но ведь это чистая правда. – Ты выглядишь…

Его взгляд встречается с моим.

– Как?

– Не знаю. – Я пожимаю плечами. – Так, будто у тебя не все хорошо.

Он отводит глаза:

– У меня все нормально.

– Понятно. – Очевидно, что сейчас ему не хочется со мной говорить, и я делаю шаг назад. – Думаю, я…

– Прости меня. – Эти слова звучат так, будто их вырвали у него клещами.

– За что? – Его извинение ошеломляет меня.

– Я не уберег тебя.

– От землетрясения?

На миг его глаза снова встречаются с моими, и в них что-то мелькает. Что-то мощное, ужасное и всепоглощающее. Но, что бы это ни было, оно тут же исчезает, и его взгляд вновь перестает что-либо выражать.

– Много от чего.

– Насколько я понимаю, ты спас мне жизнь.

Он фыркает:

– То-то и оно – ты мало что понимаешь. А потому тебе надо вернуться в свою комнату и забыть обо всем, что было.

– Забыть о землетрясении? – спрашиваю я. – Или о том, как ты меня поцеловал? – Не знаю, как мне хватило смелости заговорить об этом… наверное, правда состоит в том, что мною руководит сейчас не смелость, а отчаяние. Мне необходимо узнать, что он думает и почему.

– Забудь вообще обо всем, – отвечает он.

– Ты же знаешь, что этого не будет. – Я снова протягиваю к нему руку, и на сей раз он не отшатывается. А просто смотрит, как я кладу ладонь ему на плечо, надеясь, что этот жест напомнит Джексону, каково это – прикасаться ко мне. Надеясь, что это сломает барьеры, которые он воздвиг между мною и собой.

– Ты должна забыть. Ты понятия не имеешь, что мы только что сделали.

– Мы поцеловались, Джексон. Больше мы не делали ничего. – Это было незабываемо, так мне кажется и теперь, но, по большому счету, это и в самом деле был всего лишь поцелуй.

– Я же тебе говорил, что здесь все обстоит по-другому. – Он сокрушенно ерошит пальцами свои волосы. – Неужели тебе непонятно? С самого своего приезда сюда ты была всего лишь пешкой, которую двигают по шахматной доске, чтобы получить желаемый результат. Но теперь… теперь мы повысили ставки. И это уже не игра.

– Значит, для тебя это было игрой?

– Ты меня не слушаешь. – Его глаза горят как угли от желания сдержать чувства, природа которых мне совершенно не ясна; как бы я ни тщилась, я ничего не могу понять. – С того момента, как я тебя поцеловал, с того момента, как ты пострадала, все изменилось. Тебе и раньше грозила опасность, но теперь…

Он замолкает, зубы его стиснуты, горло напряжено.

– Теперь я, можно сказать, намалевал на твоей спине мишень и пригласил всех желающих попытаться попасть в нее.

– Я не понимаю. Ты ничего не делал.

– Я все испортил. – Он делает шаг, быстрый, как одна из тех падающих звезд, и его лицо оказывается рядом с моим. – Послушай: тебе надо держаться подальше от меня, а мне от тебя.

От его слов меня пробирает холод, во рту пересыхает, а на ладонях выступает пот. Но я все равно не в силах уйти.

– Джексон, пожалуйста. Ты несешь какую-то чушь.

– Это потому, что ты не хочешь понять. – Он отходит назад. – Мне нужно идти.

Эти слова повисают между нами – темные, мрачные, – но он так и не уходит. А просто стоит на месте и смотрит на меня глазами, полными муки.

И тогда я делаю шаг вперед, так что наши тела соприкасаются, пусть и едва-едва.

Это не бог весть что, но и этого достаточно, чтобы меня снова пронизал жар, чтобы я снова ощутила удар током.

– Джексон, – шепчу я, потому что мои голосовые связки отказываются работать. Он не отвечает, но и не отодвигается.

Одну секунду, две он просто стоит, неотрывно глядя мне в глаза, и его тело касается моего.

Я снова шепчу его имя и вижу, что он начинает колебаться, чувствую, как его тело приникает к моему.

Но затем он вдруг отшатывается, и грубый голос режет меня, словно разбитое стекло:

– Держись подальше от меня, Грейс. – Он отворачивается, бежит, разом перескакивая через три ступеньки, и не останавливается, пока не добегает до лестничной площадки, находящейся футах в десяти внизу. – Только так ты сможешь выйти из этой школы живой.

– Это что, угроза? – потрясенно спрашиваю я.

– Угрожать – это не мое. – Эти его слова звучат как «мне просто нет нужды угрожать».

Прежде чем я успеваю что-то ответить, он кладет руки на чугунные перила и перемахивает через них. Я сдавленно вскрикиваю, бросаюсь к краю лестницы и смотрю вниз, боясь увидеть там его разбившееся тело. Но он не только не лежит бездыханный тремя этажами ниже – нет, его не видно вообще. Он исчез, растаял, как дым.

Я несколько секунд стою и смотрю туда, где должен быть Джексон, но где его нет. Не мог же он просто раствориться. Так не бывает.

Я начинаю спускаться вслед за ним, но успеваю преодолеть только четыре ступеньки, когда сзади слышится голос:

– Привет, Грейс! Куда ты?

Обернувшись, я вижу Лию, идущую по лестничной площадке. Она одета во все черное и выглядит очень женственно и просто офигенно. Опять-таки как всегда.