Быстро и молча отряд пересек парк Левенштернов, завернул к реке и принялся спускаться к воротам. Луч фонаря, покачивающегося в руке одного из урядников, выхватывал из кромешной темноты, пахшей сырой рыбой из-за близости реки, круги чернеющих камней, кустов, крестов и могил, раз блеснули глаза какого-то ночного зверька. Данилов вел под руку Соню. В ушах стоял звук шагов по гравию пополам с громкими ударами сердца и собственным тяжелым дыханием. Перед ними бодрым шагом шли Бриедис, Даша и второй урядник. Шествие замыкал третий. Скользящий луч остановился на черной пасти распахнутых настежь ворот. С края створки, ухнув, слетела сипуха, пойманная лучом света. Гравий смолк, а сердце зашлось еще громче.

– У них, кажись, собаки были, – вспомнил урядник, что шел с Бриедисом.

– Пинчеры, – подсказала Соня.

– Значит, те псы, которых вчера подстрелили неподалеку от лютеранской церкви, – это были отсюдова? – заключил второй. – Взбесились, бросались на людей.

Бриедис вынул «смит-вессон», двое урядников взвели курки своих винтовок, вскинув их к плечам, третий выше поднял фонарь. Первыми пошли они, следом двинулся Данилов, встав между девушками и мысленно перебирая способы, как действовать в случае опасности.

Пройдя через сосновую рощу, они встали у беседки, в которой, вероятно, Соня пила чай, воображая себя Алисой в гостях у Шляпника. Хорошо выстриженную лужайку и беседку в благоухающих цветах клематиса окружала стена многовековых высоких сосен, таких темных, что они напоминали заросли гигантского чертополоха из сказки про Спящую красавицу. От сосновой стены веяло ледяной, почти могильной прохладой.

– Где-то есть вход в аллею, что ведет к дому, – тихо сказала Соня, превозмогая дрожь.

Урядник заскользил фонарем по ряду хвойных деревьев, усаженных близко друг к другу. Ветки образовывали непробиваемые стены. Но просвет был. Бриедис со «смит-вессоном» в руках двинулся вперед и вскоре исчез в темноте. Данилов почувствовал, как взволновалась и ускорила шаг Соня, боясь потерять своего пристава из виду.

Аллея перед домом имела длину чуть ли не в тысячу лье и долго, будто заколдованная, не желала кончаться. Отряд осторожно похрустывал желтыми иглами, их под ногами оказалось не счесть. Пахло кладбищем. Темнота заставляла воображение работать с двойным усилием. Гриша боялся сдаться первым и закричать, едва наперерез выскочит какой-нибудь ночной грызун. Он заранее наказал себе: что бы ни появилось из сумрака, это будет простая лесная крыса, и ничего страшнее ее.

Сквозь темноту наконец проступила белизна крыльца и колонн погруженного во тьму и мертвую тишину дома. Аллея плавно расширилась, показали свои танцующие позы статуи муз. Все девять белых фигур, от Каллиопы со свитком до Урании с глобусом, образовывали круг, от которого расходились девять дорожек. Изваяния стояли в пелене тумана, как девять зловещих демонов, вставших у жертвенного стола.

Большой двухэтажный дом белой птицей улегся за ними: два крыла, объединенных выступающей вперед центральной полукруглой, как ротонда, частью, терялись в чаще. Над колоннами лежал портик, украшенный фигурами путти, казавшимися слепыми куклами вуду. За портиком – невысокий купол. Все казалось не заброшенным, но таким одиноким, пустым, словно застывшим во времени. Дорожки подметены, на скамейки не успели лечь отцветшие бутоны высоких роз и сухие листья, кусты все аккуратно подстрижены, статуи отмыты и блестят, но вокруг ни единой души.

Данилов принялся волноваться, оглядываясь, ведь совершенно ясно, что обитатели Синих сосен не просто спешно оставили дом, а таинственным образом исчезли и, может, утащили куда-то и его сестру.

Бриедис, тоже удивленный зловещей неподвижностью усадьбы, чуть помешкав, перекинулся взглядами с урядниками и, получив их молчаливое одобрение, стал подниматься на высокое, как в городском театре, крыльцо. Широкие стеклянные двери оказались не заперты.

Внутри непременно должно было быть электричество – неподалеку от сада раздавалось характерное для небольшой домашней электростанции трещащие генератора. Войдя, Данилов принялся шарить руками по стенам в поисках выключателя и страшно обрадовался, найдя его под дверной портьерой. Раздался благословенный щелчок, гостиная осветилась сиянием люстры. Все невольно зажмурились, а потом долго терли глаза.

В обстановке гостиной легкость и белизна богатой мебели в стиле ампир, словно вынесенной из Версаля, спорила с тяжеловесностью деревянных панелей, плинтусов и карнизов. Картины в широких рамах из позолоченного дерева, изображающие пейзажи Англии с ее меловыми скалами и древними замками, чьи-то вельможные фигуры, судя по лентам и орденам, – тоже английские, давили салатовые отрезы обоев и жали стеклянные светильники. На окнах то же противостояние – из-под темно-зеленых портьер выглядывала нежная тюль гардин. По углам царствовали огромные вазы, изящные этажерки. Удивило отстоящее белое кресло, укромно прячущееся у окна, его отделяла ширма. Дальнюю стену венчал незажженный камин, полка над ним была густо уставлена фарфоровыми безделушками, часами, тикающими вразнобой, и кувшинчиками, в которых увяли букеты полевых цветов – единственная неряшливая деталь во всей этой показательной идиллии вещей и вещиц.

Данилов обвел взглядом чужие ему – белоснежные, как вата или зефир, – ковер, софу с россыпью подушек, три кресла, оттоманку, столик и такие же белые пуфики, а потом поднял голову к потолку, внутренне моля бога увидеть нечто, о чем не переставал думать. Потолок был украшен гипсовыми розами. Сердце подскочило от радостного чувства, что он не ошибался, память не подвела и неясные вспышки воспоминаний получили первое подтверждение правоты.

Он вскинул руку, все с удивлением оглянулись. Он было открыл рот, чтобы поделиться радостью, но из соседней комнаты раздался голос Бриедиса, успевшего уйти дальше:

– Здесь кровь!

И все заторопились к приставу. Данилов бросил последний взгляд на лепнину и тоже двинулся к дверям, в которых исчезли все, даже урядники с берданками.

Бриедис, по примеру Данилова, ощупывал стены и зажигал комнаты огнями люстр, светильников и настольных ламп. По полам, устланным вычищенными богатыми коврами, шел кровавый след. Порой это были крупные багрово-коричневые, подсохшие капли. Порой кровь из раны того, кто ее терял, лилась обильно, где-то на стенах возникал отпечаток руки, схватившейся за опору. С бьющимся сердцем Данилов следил за обратным перемещением раненого, который, скорее всего, был его отцом, бежавшим в город.

– Следы ведут вниз, на этаж, где кухня и кладовые, – предупредил пристав у входа на лестницу, ступени которой, уже освещенные, спускались в помещение внизу, откуда выглядывала стена, увешанная разной величины сковородками, досками и топориками. Пахло чем-то печеным, кислым, исходило тепло от не так давно потушенного очага.

– Не лучше ли будет разделиться? – остановил Данилов одного из урядников, повинуясь нестерпимому предчувствию. – Сестра должна быть где-то в спальнях. Не держали же ее в подвалах. Где она там раздобыла бы молоко на чернила?

Бриедис наморщил лоб, припоминая.