— Ты оттолкнул меня от себя, — сказала она, и ей показалось, что ее голос звучал как-то странно. Хотя, может быть, она и слышала не совсем хорошо — у нее было такое ощущение, будто ее правое ухо пострадало от удара. — Ты до сих пор не объяснил мне, в чем, собственно, дело. Ты никогда и ничего не рассказывал мне о своей жизни. Я не имею понятия о тебе. Не знаю, что тебе сделала Ребекка. Я вижу только то, что ты причиняешь мне боль. Ты связал меня. Ты часами мучил меня жаждой. Ты заставляешь меня голодать. Ты бьешь меня. Ты запрещаешь мне сходить в туалет. Неужели тебя еще удивляет, что я хочу уйти?

Она посмотрела на мужа и почувствовала, что достучалась до него. Теперь он, казалось, задумался. Но Инга уже усвоила, как быстро его безумие может уничтожить в нем всякое понимание и готовность пойти на уступки. Это всегда длилось очень короткие промежутки времени — те моменты, когда он был в здравом уме и с ним можно было говорить.

— Но ты не оставляешь мне другого выбора, — заявил он. — В последние дни я наблюдал за вами. Вы стали подругами. Ты и эта… и этот жалкий кусок дерьма там, наверху.

— Что она тебе сделала?

На лице Мариуса появилось мучительное выражение.

— Это так тяжело, Инга… Это так невыносимо тяжело — говорить об этом… Я ведь для тебя последний человек. Самый последний.

— Нет.

— О, да! Я всегда им был. Ты всегда меня презирала. Из-за моего происхождения и из-за того, что я никогда не мог настоять на своем.

— Но я ведь никогда ничего не знала о твоем происхождении. И даже если б знала, то никогда не презирала бы тебя за это! Как ты можешь иметь обо мне настолько ложное представление? — Если б Инге только не было так трудно говорить! К тому же у нее появилось ощущение, что внутри уха все опухло. Наверное, там что-то лопнуло после удара… Во лбу вспыхнула боль. — Никогда я не думала о том, что ты последний человек для меня. Никогда, никогда, никогда!

Мариус задумчиво кивнул.

— Да, ведь я тебе доверял… Я знал, что у тебя искреннее чувство ко мне.

Инга уже стала привыкать к отсутствию логики в его речи. Муж упрекал ее в том, что она его презирала, всегда презирала, а в следующий момент уже заявлял, что всегда доверял ей и чувствовал ее искренность.

"Он крайне опасен, — говорил ей внутренний голос, — потому что непредсказуем. С ним не работает ни одна тактика. Ты скажешь что-то — и в тот момент это может оказаться верным, а в следующий момент вызовет катастрофу".

Ей очень хотелось попросить Мариуса немного ослабить веревку. Он очень сильно связал ее, так что руки скоро отвалятся. Но Инга не решалась что-либо сказать. Если Мариус примет это за попытку обмануть его, он, возможно, опять станет применять силу.

— Ты можешь мне доверять, — сказала она, — в этом ничего не изменилось.

На лице мужчины снова появилась враждебность.

— Я это заметил. Ты собиралась сбежать.

— Твои веревки перетянули мне сосуды. Я попыталась немного ослабить их.

— Не мели чушь, — презрительно произнес Мариус. — Ты считаешь себя очень умной, а меня — довольно глупым. Как только получишь малейшую возможность, ты попытаешься скрыться. Ты понятия не имеешь обо мне. Готов поспорить, что ты считаешь меня чокнутым и стремишься как можно скорее ускользнуть от меня. А то, что чокнутым является общество, в котором со всех сторон всё не так и в котором происходят страшные вещи, тебе в голову не приходит!

— Ты не даешь мне возможности понять хоть что-то из того, что тебя так задевает.

Мариус снова задумчиво кивнул.

— Мне тяжело об этом говорить. Очень тяжело. Порой почти невыносимо говорить о тех мучениях, которые причинила тебе жизнь.

Инге приходилось сильно напрягаться, чтобы сконцентрироваться на его словах. Боль в ухе усилилась, а стянутые руки стали холодными и онемели. Ей хотелось сейчас расплакаться и умолять мужа помочь ей, развязать ее, позволить ей лечь, чтобы хоть немного расслабить тело. Однако она была уверена, что он не смягчится и останется таким же замкнутым и жестким.

И все же Инга сделала попытку:

— Ты рассказывал, что смог обосноваться в мире своих родителей, в их жизни. Что ты приноровился. Но потом, как ты выразился, всему пришел крах. Значит ли это, что… тебя разлучили с твоими родителями?

Мариус кивнул. Выглядел он при этом по-театральному взбудораженно, но, возможно, это были искренние чувства, переполнявшие его в тот момент.

— Меня забрали у них. Когда мне было шесть лет. Это называется лишением родительских прав. Ни один человек не спросил меня, хочу ли я этого. Или как я себя чувствую при этом.

Это было неправдой. Мариус вспомнил женщину, которая долго и проникновенно разговаривала с ним. Она старалась быть очень чуткой и все время хотела знать, мог бы он представить себе то или другое и нет ли у него желания пожить какое-то время у других людей, у которых самые добрые намерения по отношению к нему. Тогда Мариус еще не мог по-настоящему все это понять, но впоследствии ему показалось, что, еще будучи маленьким мальчиком, он совершенно четко ощущал, что все эти распросы были лишь показухой и что его мнение тут не играло роли. Что это было уже давно решенным делом, а все остальное — только шоу. Да, шоу. На тему: "Мы задействуем ребенка, чтобы нам впоследствии не предъявили обвинения в том, что мы проигнорировали его желания и потребности".

— А что… что послужило причиной? — спросила Инга. — Я имею в виду, для лишения.

Мариус теперь выглядел очень напряженным.

— Так тяжело вспоминать… Но это был не случай с рукой… О, я знаю, эта баба из социалки, которая курировала нас, она забила тревогу. И моя учительница. Я несколько дней не приходил в школу, и никто не отпросил меня с занятий.

— Ты был в первом классе?

— Да. И в конце учебного года меня не было, а дома они никого не застали.

— А почему ты не ходил в школу?

Мариус покачал головой.

— Ты знаешь, здесь у меня провал в памяти. Я просто-напросто не могу точно вспомнить. Я знаю только то, что мне рассказали позже, но вполне могу представить, что они меня обманули.

— Кто они?

— Мои приемные родители. У них с самого начала было намерение вбить клин между мной и моими настоящими родителями. Они рассказывали мне страшные истории…

— Что же они рассказывали?

— Что я был один в квартире. Что мои родители якобы несколько дней не появлялись дома. Что-то вроде того, что сначала свалила моя мать. А мой отец вообразил себе, что она сбежала с любовником. Что он вбил себе в голову отыскать их обоих и призвать к ответу. А я в этом деле был ему не нужен, и…

— И?.. — тихо спросила Инга.

В глазах Мариуса плескалась неподдельная боль, он тяжело дышал. Инга обдумывала, насколько далеко она может сейчас зайти. Перед ней была тикающая бомба. Ее не должен успокаивать доверительный вид стоящего перед ней мужчины и звук его голоса. Он был ее мужем. Им бывало хорошо друг с другом. Но она не должна забывать, что сейчас он другой.