Ясно, что для Хоая в этой дружбе было заключено очень многое… Он ни в чем не подозревал своего друга, не догадывался, что тот с досадой думает о нем. Чаунг же был вежлив и любезен. Хоай отметил про себя, что Чаунг стал немного черствым… Но ведь он так занят. Кругом кипит работа, и он в самой ее гуще. Зато Ван так заботилась о Хоае, что у того создалось самое хорошее впечатление о семье друга, он был уверен, что здесь очень хорошо относятся к нему. И был доволен.

Искренняя простота Хоая и вчерашний разговор с Ван заставили Чаунга задуматься. Воспоминания тоже нашли отклик в его душе. В такие минуты он долго смотрел Хоаю прямо в глаза, пытаясь понять, нет ли у приятеля какой-то затаенной мысли. Но глаза Хоая смотрели открыто, они так и сверкали из-под густых угольно-черных бровей. Может, вовсе и нет у него никаких задних мыслей? Но мало ли что: сейчас нет, а завтра будут. А потому осторожность не повредит. В любом случае излишняя чувствительность здесь ни к чему, и, конечно, не стоит предаваться сентиментальным воспоминаниям. Не исключено, именно тогда старый приятель обнаружит свои намерения, которые пока что скрывает. Неизвестно еще, к каким осложнениям могут привести сантименты, особенно если перед тобою друг, который не занимает, как ты, высокого поста. Так рассуждал Чаунг. У себя в учреждении он редко бывал на дружеской ноге со своими сотрудниками. Он всегда старался сохранять строгий тон и держал людей на расстоянии. Даже тем, к кому он питал симпатию, он не показывал своих чувств. Именно таким, считал он, должен быть стиль руководителя, если этот руководитель не хочет расстаться со своей должностью. Он не одобрял свободной дружеской манеры, которую усвоили некоторые начальники, не признавал обращения к подчиненным на «ты». Все это, конечно, вело к фамильярности и зачастую создавало трудности. Такой руководитель легко может оказаться на поводу у своих сотрудников.

На следующий день, взяв на руки сынишку Чаунга, Хоай отправился гулять по Ханою. Хоай впервые был в столице, а потому все изумляло и радовало его. Нагулявшись, Хоай долго играл с мальчиком, весь дом прямо содрогался от их смеха. А Ван чувствовала себя, как преступница, она все время словно боялась чего-то. Иногда ей хотелось, чтобы Хоай поскорее уехал. Тогда он сохранил бы в своей душе образ Чаунга таким же прекрасным, как прежде. Поэтому, встречая простодушный взгляд Хоая, который ни о чем не подозревал, она испытывала смущение.

После ужина все собрались пить чай. На этот раз Чаунг был дома. Ван вязала шапочку для сына. Чаунг выпил чашечку чаю и уткнулся в газету. Хоай посадил мальчугана на колени и забавлялся с ним. И вдруг он обратился к Чаунгу:

— Эх, чуть было не забыл. Чаунг, старина, хочу я тебя попросить об одном одолжении. Скажи…

Чаунг, словно не слыша его, уставился в газету, но успел тайком бросить взгляд на Ван, как бы говоря: «Ну вот, пожалуйста. Кто прав?» Ван поймала этот насмешливый торжествующий взгляд, она опустила голову и только быстрее заработала спицами. В эту минуту малыш уронил мячик, который подпрыгнул несколько раз и закатился под шкаф. Хоай, не закончив своей просьбы, бросился на помощь малышу и, улегшись на пол, пытался вытащить мяч из-под шкафа. Видя, что дядя сует под шкаф и голову, малыш со смехом взъерошил Хоаю волосы. Целыми днями он увивался возле Хоая. Ему очень нравился этот добрый, заботливый дядя. А каких куколок он умеет вырезать из пробки! Они умели разевать рот и двигать руками.

Поскольку Хоай так и не успел сказать, какая у него просьба, у Чаунга было время, чтобы обдумать несколько предположений, родившихся у него в голове. О чем хотел попросить Хоай? Чтобы его пристроили в городе и он мог насовсем уехать из деревни? Эта мысль сверлила Чаунга со вчерашнего вечера. Если так, то просителя легко поставить на место. Нужно отказать ему наотрез, без всяких церемоний. Вообще-то, конечно, можно было бы помочь ему, не нарушая никаких принципов и правил. Но стоит только уступить один раз, и за этой просьбой пойдут другие, начнутся неприятности да осложнения. А может, Хоай хочет попросить денег?.. Чаунг бросил взгляд на приятеля, который все пытался выудить мячик из-под шкафа. Очень может быть… Что бы там ни было, но ясно одно — Хоай хотел о чем-то просить его. Если эта просьба касается денег, Чаунг, разумеется, мог бы дать ему немного, но, тогда кто может поручиться, что Хоай не станет попрошайничать часто. А потом уж держись… Беда, да и только! Эти мысли мгновенно пронеслись в голове у Чаунга, и лицо его выражало смущение и растерянность. Он протянул руку к коробке с душистыми сигаретами, взял одну, размял в пальцах, закурил, выпустив тонкую струйку дыма. Он снова взглянул на жену. Ван, по-прежнему наклонив голову, быстро работала спицами. Сомнения одолевали ее.

Когда Хоай достал наконец мяч, Чаунг нашел наилучший, как ему казалось, выход. Надо предупредить Хоая, не дать ему произнести свою просьбу вслух, тогда не придется откровенно и решительно отказывать. Это лучше всего. Чаунг решил направить разговор в другое русло и, когда Хоай с малышом на руках вернулся к столу, спросил:

— Хоай, а какие у вас в этом году виды на урожай? Работы небось много. Ловко ты сумел оттуда сбежать, пусть даже и на время.

Хоай, похлопывая малыша по спинке, заулыбался:

— Работы круглый год столько, что в глазах темно. Так-то, старина. А вырвался я сюда потому, что очень уж по тебе соскучился. Поверь, не от безделья это. Я уже говорил тебе, как женушка меня до самого отъезда отговаривала. Но я ей ответил, что очень мне нужно друга проведать; ей-то что: перелезла через изгородь и — уже у подружки. Уговорил все-таки, отпустила.

Хоай опять улыбнулся, показывая свои некрасивые белые зубы.

Черт подери, снова все та же пластинка: соскучился по другу, разыскивал друга. Чаунг ловко ушел от опасной темы.

— А что сейчас делают в деревне?

Хоай повернулся к Ван, его густые черные брови поднялись вверх.

— Посмотрите-ка, Ван, — проговорил он с усмешкой. — Старина Чаунг позабыл даже, как рис растят. Сейчас середина девятого месяца[72], колос уже золотится, люди распахивают землю под рисовую рассаду, готовятся сеять, а потом будут готовиться к жатве. Заговорил я про рис и вспомнил смешной случай. Тогда, понятно, мы были еще ребятами. Ты помнишь, дружище, как мы шли с тобой к Длинным полям?