Вывески кафе и ресторанов на любой вкус, но отнюдь не на любой кошелёк. Запруженные машинами улицы. Толпы и толпы людей. Мегаполис. Новый Вавилон. Деловой центр. Средоточие кирпичиков, винтиков и шестерёнок – частиц финансово-экономических столпов, офисы и представительства которых расположились в этом районе.

Курьеры. Клерки. Менеджеры. Бухгалтеры. Секретари. Озабоченные лица, одержимость в глазах, нервные движения и стремительная походка, скорее похожая на бег. Прохожие торопятся, задевают друг друга, злятся и огрызаются в ответ на недовольные реплики таких же спешащих и раздражённых кирпичиков, винтиков, шестерёнок.

Сложнейший механизм грохочет и скрипит, выбрасывает снопы искр, отбрасывает износившиеся детали. Огонь неутолимых желаний, наполняющий сердца составных частиц механизма, придаёт смысл существованию этих простейших элементов, и он же является движущей силой всего монстра, заставляя того функционировать безостановочно – ни секунды простоя!

Именно здесь, в центре мегаполиса, в сердце антропомеханического Голема, находится и фокус страстей человеческих. Целые потоки невидимой глазу энергии стекаются сюда, бурля стремнинами целей, вскипая пузырями желаний и разбрасывая брызги сиюминутных прихотей. Здесь энергия концентрируется, обретая немыслимую мощь, а достигнув критической величины – взрывается и находит материальное воплощение, расплёскиваясь по всему миру новыми башнями, представительствами, офисами…

***

Держась расслабленно и свободно, будто всю жизнь провёл в седле, по улице ехал всадник. Он лишь слегка придерживал повод, позволяя коню самому выбирать и темп, и дорогу. Людские потоки обтекали его, а он без особого интереса поглядывал по сторонам, улавливая в себе отголоски царивших здесь эмоций и страстей. Однако ничто не способно было нарушить безмолвную, лишённую каких бы то ни было мыслей отстранённость человека в седле. Что-то изменилось в этом мужчине некоторое время назад, оторвалось от той беспокойной толпы озабоченных всем и вся существ, к которым он и сам, видимо, когда-то принадлежал.

Иногда бесцельно блуждающий взгляд всадника задерживался на ком-то из прохожих, привлечённый мимолётным проблеском дежавю… но – нет, ничего не отзывалось в памяти. Может, просто вокруг было слишком много таких лиц – похожих одно на другое? Похожих не физическими своими чертами – выражением, особой мимической маской, присущей винтику, одержимому жаждой стать главным звеном подчинившей себе весь мир машины…

Некая беспокоящая неправильность во внешнем мире зацепила-таки рассеянное внимание всадника: непонятная помеха, невесть откуда возникнув посреди людской массы, препятствовала отлаженному движению потоков. Чужеродный элемент не стоял на месте – бросался поперёк стремнины, метался броуновской частицей, внося возмущение и хаос в раз и навсегда заведённый порядок. Несмотря на непредсказуемость траектории этой частицы, она тем не менее неуклонно приближалась к всаднику. Вот уже можно было разглядеть нечто пёстрое, что билось яркой тропической птицей, упавшей в полную водоворотов реку.

– В бреду живёшь – брода не найдёшь! – донёсся сквозь уличный шум взволнованный речитатив «птицы». – «Ты в бреду или бред в тебе?» – вопрос вопросов задай себе! Отыщешь ответ – растает бред!

«Птица» барахталась всё ближе. Всадник невозмутимо продолжал свой путь.

– Эй! – завёрнутая в непонятные разноцветные тряпки женщина выскочила прямо перед мордой коня, вскинув руки.

Растерянный, конь остановился, нерешительно переминаясь с ноги на ногу.

– Кто едет задом наперёд, тот едет назад или вперёд? – уставилась женщина безумными глазами на всадника.

Мужчина в седле не спешил что-либо предпринимать, и просто смотрел молча на странное существо.

– Эй, скажи хоть что-нибудь! Чего надулся, молчун? – требовательно выкрикнула женщина – и внезапно захохотала, запрыгала вокруг, кривляясь и тыча пальцем: – Молчун! Молчун!

Всадник нахмурился и, выждав момент, пришпорил коня. Толпа сомкнулась за спиной, отсекая безумную «птицу» от всадника.

– Молчун! Молчун! – взметались над толпой цветастые тряпки…

Глава 2

Переполненные толпами спешащих людей кварталы остались позади, и россыпи устремлённых ввысь драгоценных кристаллов-небоскрёбов сменились на отвалы пустой породы, состоящей из однотипных бетонных коробок. Энергия делового центра не доставала до этого тихого омута: её волны, едва докатываясь сюда, дробились о серые углы жилых волноломов, распадались на бессильно затухающую рябь и терялись окончательно в лабиринте дворов-ловушек. И выжигающий нутро дух всеобщей одержимости стремительным безостановочным движением, что заставлял воспринимать себя крошечным муравьём, подчинённым воле некой высшей, управляющей жизнью всего муравейника силы, здесь угасал, остывая до абсолютного нуля, а тревожные, но яркие эмоции мелкой букашки, суетящейся под стопами титанов, вырождались в давно потерявшую вкус жвачку чувств унылого беспозвоночного, волочащегося изо дня в день одной и той же постылой тропой. Сама жизнь этих расчерченных по линейке спальных – спящих и никогда не просыпающихся до конца – районов, такая же расчерченная и такая же унылая, – она словно сочилась из недозавёрнутого да так и заржавевшего крана и обречена была не течь – подтекать до самого конца времён. Плоский, бесцветный мир. Обиталище статистов, чьи роли не требуют слов. Мир обречённых…

***

Всадник наверняка заметил изменения во внешнем мире, однако оставался полностью безучастным. Судьба обитавших здесь людей, по-видимому, абсолютно не трогала его, и он бездумно покачивался в седле, а скучное действие чёрно-белой немой киноленты с её немногочисленными безликими персонажами просто протекало мимо.

Женщина расплывчатых, неаккуратно собранных в спортивный костюм форм выгуливала на куцем газоне целую свору разномастных шавок. Эта орава запросто могла бы утащить своего надзирателя за веер прицепленных к ошейникам поводков куда ей заблагорассудится, однако каждого пса занимали собственные проблемы, и женщине не составляло труда манипулировать сворой. Но и самой даме, по всему видно, её занятие было глубоко безразлично…

Лохматый бородач неопределимого возраста в комбинезоне на голое тело, не спадающим только благодаря насквозь просаленным и оттого будто прилипшим к плечам лямкам, ковырялся под капотом старенького, обшарпанного грузовичка. Худые руки его, до волосатых подмышек перемазанные машинным маслом, напоминали лапки паука, которые плели что-то невидимое постороннему взгляду, укутывали, связывали… Когда бородач выныривал из-под капота и, помогая себе жестами, начинал что-то нудно втолковывать неспособному внять произведённым манипуляциям двигателю, становился заметен его усталый, потухший взгляд…

Бездомный, будто взявший пример с личинки ручейника, которая лепит себе одёжку из чего попало, с апатичной неторопливостью зомби толкал магазинную тележку, набитую всяким хламом, – само олицетворение индифферентности движения времени: миллиарды лет пути позади, и не меньше ещё предстоит – а вокруг лишь витающий в бесконечности Вселенной прах бесконечно меняет формы…

«Куда он идёт? – скользнула по краю сознания всадника мысль. – Зачем? Знает ли сам?»

Бездомный остановился и пожал плечами, будто тело его, воспользовавшись каталепсией рассудка, само ответило на случайно подслушанную мысль человека на коне. Ответило и, видимо, невзначай растормошило сознание: бомж поднял взгляд мутных, словно покрытых слоем пыли, глаз и непонимающе похлопал опухшими веками. Однако момент полного пробуждения