Ёна подаёт край последней выполосканной шмотки – хламида бабушки Сал, тёмная в мелких цветочках.

–Аспид командир из лютых,– кивает Ёна.– Тис рассказывал.

Выкручивают мокрую хламиду – каждый на свою сторону, выгоняют из мягкой ткани воду.

–Да очень мне сдалось в Аргесту ездить… ещё узнает меня там кто-нибудь.

–Ну, Аспид бы позаботился, чтобы и вблизях не узнали. Острижка… Волосы бы ещё перекрасили в другую масть, наверное. То да сё. Линзы такие, чтобы глаза другого цвета и совсем с человеческим зрачком. У людей обычно нюх слабый, с трёх шагов не узнали бы.

–Говорит, маму мою нашёл… которая родила,– выпаливает Пенни, сама не зная зачем.– Посмотри, говорит, на неё, хочешь?

Выкрученный краешек ткани вдруг прыгает прочь из рук – не удержишь, сыро шмякается об Ёнино колено.

«Я бы тебя давно по любому чиху нашёл. Из-под земли бы вынул».

И льётся, льётся потоком – не холодная вода тихого ручья – вскипевшие слова.

«да чего теперь глядеть»

«меня-то видеть не хотела»

«вот так ждёшь, ждёшь, ждёшь, как дура, а потом уже не ждёшь, а потом уже не надо»

«остохренели мне эти лютые командиры»

«аж тошнит»

«чё он докопался, гад»

«а я не поеду»

«а я уже не хочу»

Бабушкина одёжка в мелком цветочном узоре перекинута через высокий край корыта. Ёне сейчас обе руки нужны, чтобы обнять.

Вскипевшие было слова помалу стынут и иссякают, так же, как и злые горячие слёзы.

* * *

«Я тебе что-нибудь обязательно подарю, Ёна,– думает осьмушка.– Что-нибудь хорошее и красивое. Из Нимовых памяток, если захочешь. Или от бабушки Сал выучусь и плетежок тебе сплету. Со спицами наловчусь – так свяжу тебе хоть шапочку. Песню тебе сложу, если когда-нибудь сумею. И ещё расспрошу тебя про твою жизнь, какие у тебя бывали беды и приключения…»

Мысли кажутся и неуместными, и удивительными – даже про Мэй такое как-то в голову не взбредало – и правильными. А что? Для хорошего плясу ведь это же обе-двои поспевать должны, а не так чтобы один выламывается, а другой в это время столбом стоит.

* * *

Собравшись отчаливать восвояси, под не по-осеннему тёплым солнышком, старый Аспид отчего-то уже не похож на человека, несмотря на дорогую одежду и искусно перекроенное лицо. Дело тут даже не в жёлтых его змеиных глазищах, которые этот невыразимый орк не спешит снова спрятать за цветными линзами. Может быть, теперь от него не пахнет теми духами и тачкой, вот и весь фокус, а может, просто сама Пенни сейчас уже знает, кто он есть, вот и восприятие подтягивается: безупречно человеческое лицо Тшешша из Пожирателей Волков выглядит нелепой маской на съемках дешёвенького ужастика, в то время как у актёра перекур.

–Ах да,– говорит Аспид в сторону старшаков.– Мало ли… Ты когда-то болтал, что уживёшься среди тупозубых, Штырь-Печень, и они помалу привыкнут к твоей орчанской роже. А я тогда говорил – не бывать этому никогда.

–Было дело,– отвечает Тис.

–Кхм, и некоторые привыкли,– замечает конопатый неописуемо поперечным голосом.

–Так вот глист один, голосистый больно, со всех мощностей на похожем поле бьётся, своими орчанскими песенками. И будь я трижды проклят – есть кое-какой толк. Я бы даже угордился, да только я ж ему давно не указ. Вот вы таскаетесь по своей глуши, ни черта не знаете. А в Аргесте и ещё там-сям людские молокососы зелёные повадились под орков дурачиться. Некоторые аж уши накладные нацепляют и ходят, позорятся, до чего дошло.

Помолчав, Аспид продолжает:

–Я так вам скажу. Если мелькала у вас мыслишка, чтоб опять попробовать, то сейчас – самое время. Городок этот драный, где ты, кузнец, сопляком ещё бегал, пока тебе Штырь поперёк дорожки не ввернулся… Зазимовали бы нынче около него? Бумаги нужные я вам, так и быть, сделал бы. Самому страх любопытно поглядеть, что получится.

Пенелопе слышны обычные голоса леса, ручейный плеск. Вопли маляшьей стайки на отдалении – кажется, Шарлотке свезло-таки заострожить какую-то добычу, и никак она теперь ею потчует подоспевшего кота Дурака. И ещё прямо слышно, как Коваль не орёт.

–Санта-Криспина…– выговаривает конопатый старшак.– Мы не успеем до снега. Тыща вёрст с гаком.

–Только за этим дело стало?– щурится Аспид.– Пару фургонов я пришлю. Перетащились бы со всеми пожитками.

–О новой зимовке клан решает, да не врасплох,– говорит Тис.

Нэннэчи Магда сияет, как именинница, не пряча улыбку.

Дэй коротко присвистывает.

Костяшка и Сорах толкуют втретьголоса, как устроить на новом неведомом месте зимнюю кузню.

Билли Булат тихонько смеётся, толкнув Чабху костлявым плечом.

Марр-белобрыска трёт себе живот ладонью, сдвигает надбровья озадаченно. Бормочет что-то едва внятно – только Хильде и услыхать.

Рыбарка говорит громче:

–Мне вообще-то рожать посреди зимы…

Шала кивает, положив руку Хильде на плечо, и глаза у Шалы горят живо и ясно.

А Морган, покосившись на дочку, говорит:

–Горхат Нэннэ, хоть бы никому не поперёк нутра. Не то мне спорить придётся, а я этого не люблю.

* * *

–Ну, не передумала ты о нашем деле, Пенни Штырь-Коваль?– напоследок осведомляется Аспид.

–Не…

–Время есть, денька четыре, пока ещё фургоны зашлю. Бойкий орк с лицом вроде твоего многому бы в Аргесте у меня выучился. И возможностей там погуще.

«Да я уже и тут выучилась».

–Не,– повторяет Резак.– Я тебе не пригожусь. Людей убивать завязала вроде. Пою так себе. Разве что в национальную сборную по бегу, это я, наверное, могла бы, только чёт душа не лежит. Я бестолковая.

* * *

Жизнь делает кувырок – есть от чего башке пойти кругом.

Но сейчас, пока солнце ещё согревает землю и воздух в осеннем краю можжевельника и упрямой полыни, и до небывалой перемены судьбы остаётся полных четыре дня, Пенелопа Резак Штырь-Коваль только слегка удивляется собственному спокойствию.

Хорошо.

Всем бы впору бегать, как ужаленным, а вместо этого Коваль выволок на траву рябой толстый половик, чтоб не холодно было сидеть, а Тис улёгся, пристроив голову на колени хаану, и читает старую книжку про унылые сиротские приключения некрасивой девушки-гувернантки, и по лицу видать – дико прётся с этого скучного занятия.

Самой потом, что ли, попробовать читануть.

А то пару лет назад так и не осилила.

Варят людской обед, и крепкий духовитый чай для всех, кому взбредёт желание почаёвничать.

Сохнет чистая одежда, которую они с Ёной славно сегодня выстирали, вбирает в себя здешний добрый воздух, и её приятно будет надеть.