Принцесса де Конти, мадам Верней и Суассон пересекли коридор и вошли в гостиную.

Ля Мюрэн предъявил англичанам метку особых полномочий.

С горечью в голосе я проговорил:

– Единственное, в чем меня может обвинить этот Иной, так это в воздействии седьмого уровня, которое я оказал на кучера. Да, господа, я признаюсь вам. Но мне очень нужна была карета! Поверьте, господа, очень нужна! – Пришлось добавить в голос обиженных интонаций: – Раньше за это полагался всего лишь штраф. А теперь – арест, кандалы, каторга. О, моя жизнь окончательно загублена! – Я вынул шпагу из ножен и протянул ее английскому Светлому. – Я всецело вверяю себя вам, сударь. Уж если мне суждено быть сегодня арестованным, я хочу, чтобы меня арестовал благородный офицер Ночного Дозора Лондона!

– Что за чушь?! – взревел Ля Мюрэн. – Что за фарс?!

Кажется, я выиграл еще минуту.

Застигнутые врасплох фрейлины поднялись со своих мест и склонились в глубоких реверансах, принцесса снисходительно кивнула им, графиня лучезарно улыбнулась.

Бэкингем молил о прощении.

– Я буду счастлива увидеть вас вновь, но не при таких обстоятельствах! – вконец измученная волнением, говорила Анна.

– О, но если это правда, если вы прощаете меня, тогда… тогда в знак вашего расположения, в подтверждение своих слов дайте мне что-нибудь, какую-нибудь вещицу, которую вы носили и которую я тоже мог бы носить.

– И вы уедете? Уедете немедленно? Покинете Францию?

– Клянусь вам!

– Тогда подождите, подождите…

Анна Австрийская огляделась вокруг. На миг взгляд ее остановился на платке с монограммой, оставленном ею на кушетке. Нет, монограмма – это слишком опасно!

– Подождите, – повторила она и кинулась из спальни в гостиную.

Там она буквально лоб в лоб столкнулась с мадам де Ланнуа, которая как раз шла в спальню, чтобы оповестить королеву о высокородных гостьях. Дверь, которую силилась закрыть за собою Анна, почему-то заклинило («Умница, Беатрис!»), и в образовавшемся проеме показался край мужского дорожного плаща и забрызганный грязью сапог со шпорой. Камер-фрейлина от неожиданности не справилась с эмоциями и, отпрянув, округлила глаза. Впрочем, она тут же спрятала свой взгляд, как и прочие фрейлины, предпочитавшие не видеть того, что им видеть не полагалось. Принцесса де Конти, одной из первых примчавшаяся в зеленую беседку на крик королевы, с понимающей усмешкой смотрела сейчас на Анну. Графиня де Суассон жадно вглядывалась в полумрак спальни, чтобы не упустить ни одной детали. Мадам де Верней возмущенно поджала губы и окинула Анну взором, полным осуждения.

Та смешалась. Паника, которая сейчас постепенно поглощала ее, не шла ни в какое сравнение с паникой трехдневной давности. Королева слепо протянула руку и пошевелила пальцами, будто просила подать ей что-то. Вряд ли она сама понимала в этот момент, на что именно указывает, а потому приняла из чьих-то рук первую попавшуюся шкатулку.

– Я вернусь через минуту, – обморочным голосом объявила она и удалилась. Дверь на сей раз закрылась без каких-либо затруднений.

Трудно было не заметить, как она дрожит, когда шкатулка оказалась у Бэкингема.

– Вы обещали мне уехать…

– И я сдержу слово!

Дальнейшее меня не интересовало.

– А впрочем, господа, – заявил я, обрывая препирательства Темного англичанина с Ля Мюрэном и забирая обратно шпагу из рук ничего не понимающего Светлого англичанина, – если вы не настаиваете на моем аресте, то и я настаивать не стану. Хорошей вам службы!

Убрав клинок в ножны, я заложил руки за спину и, насвистывая, пошел по коридорчику для прислуги. Ля Мюрэн и оба телохранителя остались сзади в нелепейшем положении.

В «Лилии и кресте» де Бреку ждало письмо от Марион Делорм.

«Господин барон! Памятуя о вашей давней просьбе, я провела небольшое расследование. Мне удалось выяснить, что Месье, проявлявший в марте интерес к девице де Купе, довольно быстро остыл к ней. Нет никаких сомнений, что за это время они не успели перейти ту грань, которая могла бы привести к положению, в каком сейчас находится бедняжка. С уверенностью могу сказать, и вы можете всецело доверять моим источникам, что не принц является отцом будущего ребенка.

Желая и впредь оставаться вашим другом, я поспешила выяснить кое-что дополнительно, сверх вашей просьбы. Однако тем самым я поставила себя в затруднительное положение: нет ни малейших указаний на какого-либо мужчину, с которым девица могла бы провести ночь любви. Она не посещала в марте приемов и балов, гости в доме ее дядюшки также не останавливались. Предположить же, что столь благовоспитанная девушка легла в постель с кем-нибудь из прислуги, было бы верхом безумия.

Есть лишь один факт, который я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. В середине марта девицу якобы видели на улице Сент-Катрин посреди ночи – шатающуюся так, словно перебрала вина, без кареты и сопровождения. Как вы понимаете, последние примечания делают сей факт почти невозможным. К тому же нет свидетельств ни со стороны прислуги, ни со стороны домочадцев и друзей барона, что в эту ночь она отсутствовала дома. Нет даже никаких догадок, что могла бы делать девица в ночной час посреди Сент-Катрин. Я думаю, что человек, якобы видевший ее, ошибся, но сочла своим долгом сообщить вам и эту информацию.

Оставаясь вашим искренним другом,

Марион».

Разумеется, де Бреку не забыл о племяннице барона де Купе. Просто в свете событий, которыми были насыщены май и июнь, он вынужденно отложил решение этой загадки до лучших времен. Да и загадки-то как таковой не было – просто его смутно беспокоила ситуация вокруг девицы и ее не родившегося еще ребенка. Кардинал предполагал, что ребенок от Гастона Анжуйского, – и он ошибся. Но кто тогда отец? Кардинал предполагал, что девица бежит в Орлеан, дабы искать защиты и поддержки у того же Месье, – и он снова ошибся. Но куда и для чего в таком случае бежала Купе? Кардинал намеревался выдать ее замуж за Рошфора и тем самым закрыть вопрос отцовства. Но Рошфор категорически отказался от этого брака – отчего же кардинал прекратил попытки устроить судьбу девицы? Мало ли при дворе шевалье, которые с радостью исполнят любое приказание первого министра Франции?

А может, все было совсем не так? Может, Арман действительно ничего не знал о ее беременности? И задание не выпускать девицу дальше Фонтенбло он дал отряду де Бреку по какой-то иной причине? Может, он, будучи осведомленным, что Месье и Купе пока еще не стали любовниками, просто не хотел, чтобы это произошло в Орлеане?

Что ж, попытка выяснить что-нибудь через Марион Делорм увенчалась успехом лишь отчасти: Гастона можно исключить. Однако неясное беспокойство по-прежнему не покидало де Бреку.

Можно было под каким-либо предлогом попасть в дом барона де Купе и разузнать все лично, «пообщавшись» с девицей с глазу на глаз. Она недурна собой (он помнил ее по Фонтенбло, когда та под присмотром Беатрис дожидалась поправки виконта д’Армаль-Доре, помнил остренький носик и приметную родинку над правой бровью), наверняка хорошо воспитана – отчего же не провести вечер в ее обществе? Но барон не мог найти ни одного мало-мальски достойного объяснения своему любопытству. Должна же быть хоть одна причина, чтобы выпытать девичьи тайны доступными вампиру способами? Копание в памяти женщин без причины – занятие слишком уж неприличное для мужчин, да к тому же предосудительное: Ля Мюрэн не замедлит обличить де Бреку в нарушении. И пусть последнее замечание выглядело, скорее, попыткой мысленно пошутить, барон не исключал вероятности такого развития событий: неуемный Светлый взял за привычку появляться в самый непредсказуемый и неподходящий момент.