Альбер отметил, что она все меньше напоминает свою мать, не внешне, физиономист из него был бы неважный, он никогда не замечал сходства между людьми, нет, но постоянная грусть на лице мадам Бельмонт, вечно сидевшей у окна, больше не проявлялась на лице Луизы. Она напоминала мотылька, выпорхнувшего из куколки, становясь все краше. Альбер тайком поглядывал на нее, отмечая трогательную грацию, волновавшую его до слез. Мадам Майяр говорила: Альбер, дай ему волю, так и проплачет все время; все равно как дочка.

Альбер собирался отправить все из почтового отделения Лувра, чтобы печать соответствовала адресу. За несколько дней ему предстояло совершить немало ходок.

И потянулось ожидание.

Альберу не терпелось, чтобы начали приходить задатки. Если бы он поддался своему первому порыву, он бы схватил первые сотни франков и сбежал. Эдуар был с ним в корне не согласен. Он решил: они уедут лишь тогда, когда соберут миллион.

– Миллион? – заорал Альбер. – Ты совсем сбрендил?!

Они начали спорить о том, какую максимальную сумму им удастся собрать, будто не сомневаясь в успехе своего начинания, хотя это как раз стояло под большим вопросом. Эдуар был уверен в успехе.

– Это неизбежно, – вывел он крупными буквами. Альберу, пригревшему никому не нужного инвалида, укравшему двенадцать тысяч франков у своего работодателя и затеявшему мошенничество, которое могло привести его к смертной казни или пожизненному заключению, не оставалось ничего другого, как делать вид, будто верит в успех. Он готовил отъезд, проводил вечера, изучая расписание поездов на Гавр, Бордо, Нант или Марсель – в зависимости от того, собирался он сесть на пароход, идущий в Тунис, Алжир, Сайгон или Касабланку.

Эдуар работал.

Изготовив каталог «Патриотической Памяти», он задался вопросом: как реагировал бы реальный Жюль д’Эпремон, вынужденный ждать результата своей коммерческой кампании?

Ответ пришел сам собой: участвовал бы в конкурсах.

Несколько важных городов, располагавших средствами, что позволяло им избежать ширпотреба, объявили конкурсы на создание оригинальных памятников. В газетах появилось несколько объявлений о конкурсах на памятники стоимостью восемьдесят, сто и даже сто пятьдесят тысяч франков; наиболее выгодным и наиболее привлекательным для Эдуара было предложение округа, где он родился, где бюджет для памятника был утвержден в двести тысяч франков. Он решил убить время, готовя проект, который Жюль д’Эпремон должен был предложить жюри конкурса, – масштабный триптих под названием «Признательность», состоявший из отдельных сцен: с одной стороны – Франция, ведущая войска на бой, с другой – Доблестные воины атакуют врага. Эти две композиции подводили к центральной, где разворачивалась аллегорическая картина Победа, венчающей своих детей, погибших за Отечество – задрапированная фигура женщины, правой рукой венчающая воина-победителя, устремив трагически-безутешный, как у скорбящей Девы Марии, взгляд на погибшего французского солдата.

Доделывая главный эскиз для первой страницы конкурсного досье и тщательно работая над перспективой, Эдуар гоготал.

– Индюк! – с усмешкой говорил Альбер, заставая его за работой. – Ей-богу, ты гогочешь, как индюк.

Эдуар хохотал пуще прежнего, с гурманским вожделением склоняясь к рисунку.

28

Генерал Морье выглядел лет на двести старше, чем на самом деле. Отними у вояки войну, откуда он черпал смысл жизни и юношескую прыть, и он превратится в никому не нужного сухаря. В физическом смысле от него остался только живот, коронованный большими усами, онемевшая дряблая масса, проводившая две трети дня в спячке. Самое неприятное то, что генерал храпел. Он падал в первое попавшееся кресло со вздохом, напоминавшим хрип умирающего, несколько минут спустя его грудь надувалась, как дирижабль, усы трепетали на вдохе, отвислые щеки тряслись на выдохе, и это длилось часами. В этой громадной инертной магме было что-то впечатляющее, палеолитическое, никто не осмеливался его разбудить. Некоторые сомневались, стоит ли вообще подходить.

После демобилизации его назначали в бесчисленные комиссии, подкомиссии, комитеты. Он всегда приходил первым, потея, задыхаясь, если приходилось подниматься по лестнице, рушился в кресло, отвечал на приветствия ворчанием или грубо кивая, после чего засыпал и начинал тарахтеть. Его легко встряхивали, когда нужно было голосовать, что вы об этом думаете, мой генерал, да-да, конечно, это очевидно, я согласен, взгляд застилают желтоватые, напоминающие мочу слезы, конечно-конечно, лицо багровое, дрожащий рот, круглый глаз вращается, получить подпись – целая проблема. От него пытались избавиться, но министр им дорожил, своим генералом Морье. Иногда эта громоздкая никчемная старая калоша проявляла некую проницательность. Например, в начале апреля, когда он пал жертвой сенной лихорадки, вызывавшей титанический чих, он умудрялся чихать даже во сне, напоминая дремлющий вулкан, – и услышал вдруг, что его внуку, Фердинанду Морье, грозили серьезные неприятности. Генерал Морье не питал уважения к нижестоящим. В его глазах внук, отказавшийся от славной военной карьеры, был существом второго сорта, вырожденцем, но он носил фамилию Морье, а вот это было важно, генерал пекся о своих потомках. Желанным пределом представлялась ему фотография в иллюстрированном энциклопедическом словаре Ларусса, что предполагало незапятнанную родовую репутацию.

– Что-что? – спросил он, вздрагивая и просыпаясь.

Чтобы он услышал, пришлось громко повторить. Обсуждался вопрос компании «Прадель и K°», акционером которого являлся Фердинанд. Ему попробовали пояснить: если вы помните, генерал, это предприятие, которому государство поручило объединить захоронения на военных кладбищах.

– То есть как, тела… погибших солдат?..

Его внимание уцепилось за эту информацию из-за Фердинанда; мозг с трудом пытался выстроить карту, в которую вписались бы объекты «Фердинанд», «погибшие солдаты», «трупы», «могилы», «аномалии», «афера»; это было чересчур.

В мирное время он соображал с трудом. Его помощник, младший лейтенант, горячий, похожий на чистокровного скакуна, вздохнул, глядя на него, как сиделка, рассерженно и нетерпеливо. Потом, сдержавшись, объяснил подробно. Ваш внук, Фердинанд, является акционером предприятия «Прадель и компания». И хотя он всего лишь получает дивиденды, но, если вокруг предприятия разразится скандал, ваше имя будет предано огласке, вашего внука будут допрашивать, репутация может пострадать. Генерал распахнул круглый глаз, как удивленная птица, вот же дерьмо, перспектива фото в Ларуссе поставлена под удар, об этом и речи быть не может! Кровь генерала забурлила, ему даже захотелось встать.

Он злобно вцепился в подлокотники, с ожесточением выпрямился. Нельзя ли после войны, которую он, черт возьми, выиграл, оставить его в покое, а?

Г-н Перикур просыпался усталым, засыпал усталым, я еле ползаю, думал он. В то же время работа продолжалась, подтверждал встречи, давал распоряжения, только делал все это механически. Прежде чем встретиться с дочерью, он вынул из кармана блокнот с набросками Эдуара и убрал в ящик. Он часто носил его с собой, но никогда не открывал при посторонних. Он знал его наизусть. Из-за того что он постоянно таскал его с собой, блокнот едва не покоробился, наверное, надо бы обернуть, может, отдать в переплет; он никогда не занимался материальными делами, и эта проблема застала его врасплох. Есть, конечно, Мадлен, но ее голова занята сейчас совсем другим…