– Ни одна чума в мире его не одолеет, – мрачно говорю я. – Ни одна болезнь не поколеблет эту мощную тушу. Есть новости из Хивера?

– Она тоже выжила, – отвечает Монтегю, из презрения, как и я, не произнося имя Анны Болейн.

Мы украдкой печально переглядываемся: горячка пощадила эту назойливую шлюху, но все же забрала Артура.

– Сэр Артур, – произношу я вслух.

– Господь его благослови, – отзывается Монтегю. – Почему он, а не другие?

– Господь в милости своей знает лучше, – отвечаю я; но в сердце своем в это не верю.

Джейн знает, что мы в доме, но мы не заходим в ее покои, боясь заразы, а она не присылает к нам и не спрашивает о муже.

– Ей бы стоило спросить, – раздраженно говорю я Монтегю. – Ей что, в голову это не приходит?

– Она, возможно, сама борется за жизнь, – отвечает он.

Он мешкает мгновение, а потом продолжает:

– Помните, леди матушка, в брачном договоре было условие, касавшееся ранней смерти Артура? Земли, которые были ее приданым, вернутся к ней, будущее наследство ее отца уйдет ей, и она сможет распорядиться им по своему усмотрению. Состояние ее отца после его смерти будет принадлежать ей одной. Мы ничего не получим.

Я этого не помнила. Земли, над которыми я трудилась месяц, дом, который приводила в порядок, ничего мне не принесут. Договор, который я составила, чтобы мой сын разбогател, не принес ему ничего, кроме тревог, а теперь вовсе ничего не принесет моей семье.

– Он без устали трудился за эти земли, – с гневом говорю я. – Он был готов отвечать в них за военную службу, чтобы избавить от этого ее отца, был готов взять под начало местных жителей. Он был на все для них готов. Это ее собственный отец встал на пути Артура, старый дурак. И она поддержала отца, пойдя против Артура.

Монтегю склоняет голову.

– И все ни к чему, – замечает он. – И все наши труды в этот месяц были ни к чему.

– Это ради моего внука Генри, я трудилась ради мальчика Артура. Слава Богу, он выжил. Теперь он может вернуться в свой дом, и в конце концов он получит все.

Монтегю качает головой:

– Нет, ведь это дом его матери. Наследницей будет его мать, а не он. Она может лишить его земель, если захочет.

Мысль о том, чтобы лишить сына наследства, так мне чужда, что я ахаю.

– Она никогда такого не сделает!

– Если снова выйдет замуж? – спрашивает Монтегю. – Все достанется ее новому мужу.

Я подхожу к окну и смотрю на поля, которые считала полями Артура, тем, что, несомненно, перейдет его сыну, новому Генри Поулу.

– А если она не выйдет замуж, то станет для нас источником убытка, – мрачно добавляет Монтегю. – Мы должны будем платить ей вдовьи до конца ее дней.

Я киваю. Думать о ней как о молодой женщине, которую я приняла в своем доме, которую готова была считать еще одной дочерью, я не могу. Она нарушила долг жены, встав на сторону отца в его споре с Артуром, когда легла в постель и оставила Артура умирать в одиночестве. Теперь она отсылает детей прочь и лежит в постели, пока брат ее мужа и его мать спасают ее урожай. До конца ее дней, сколько бы она ни прожила, она сможет получать доход с поместий, засеять, сжать и отстроить которые мне стоит таких трудов. Испорченная наследница, улегшаяся в постель, пока умирал ее муж, получит право жить в моем доме и брать вдовьи из моей ренты, всю жизнь. Она унаследует состояние отца. Я по собственной воле пообещала ей земли в своем завещании. Скорее всего, я умру раньше нее, и она достанет из шкафа мое черное бархатное платье с черной меховой опушкой и наденет его на мои похороны.

Джейн лучше, ее дама приходит ко мне и сообщает, низко присев, что Джейн шлет мне поклон. Она боролась с горячкой и победила, сегодня она будет обедать с нами, и она очень благодарна нам за все, что мы сделали для поместья.

– Вы сказали ей, что ее муж умер? – напрямик спрашиваю я женщину.

По ее бледному напряженному лицу я понимаю, что нет.

– Ваша милость, мы не посмели ей сказать, пока она была больна, – отвечает она. – А потом подумали, что говорить уже поздно.

– Она не спросила? – не веря своим ушам, задает вопрос Монтегю.

– Она так болела, – в оправдание хозяйке говорит камеристка. – Была не в себе, такой у нее был жар. Я думала, может быть, вы…

– Скажите ей, чтобы пришла ко мне сегодня перед обедом, – велю я. – Я сама ей скажу.

Мы ждем леди Поул в гостевой комнате дома, который некогда был домом Артура, а теперь принадлежит ей.

Дверь отворяют, и она входит, опираясь на руку своей дамы: она явно еще слишком слаба, чтобы ходить без посторонней помощи.

– Дорогая моя, – говорю я со всей возможной добротой. – Вы так бледны. Прошу, сядьте.

У нее получается присесть передо мной и поклониться Монтегю, потом она садится в кресло, и я киваю ее даме, чтобы та ушла.

– Это моя кузина, Елизавета, – слабым голосом произносит Джейн, словно хочет, чтобы та осталась.

– Встретимся с вами за обедом, – обещаю я, и она, поняв намек, выходит из комнаты.

– Боюсь, у меня для вас очень дурная весть, – мягко говорю я.

– Отец? – прикрывает глаза она.

– Артур, ваш муж.

Она ахает. Судя по всему, она даже не знала, что он болел. Но разве нельзя было догадаться, когда она вышла из комнаты, а он ее не встретил?

– Я думала, он в вашем доме, с детьми! Они здоровы?

– Слава Богу, Генри и Мэгги были живы и здоровы в Бишеме, когда я покидала их и малышку Марию, и мой сын Джеффри с женой тоже.

Она кивает.

– Но Артур…

– Дочь моя, мне больно говорить, но он умер в горячке.

Она оседает, как упавший лоскут. Голова опускается на руки, тело складывается, даже ее маленькие ножки заворачиваются под кресло. Закрыв лицо руками, она воет от горя.

Монтегю смотрит на меня, словно спрашивая: «Что мне делать?» – и я киваю, чтобы сел и ждал, пока не закончится этот беспомощный плач.

Она не прекращает. Мы оставляем ее плачущей и обедаем без нее. Людям в поместье, жильцам Артура, нужно видеть, что мы здесь, что жизнь продолжается, что от них требуется исполнять свой долг, работать и платить подати, домашним слугам не стоит думать, что у них отпуск, раз умер мой сын. Земли снова принадлежат Джейн, но потом, если будет на то воля Божья, их унаследует сын Артура Генри, их нужно содержать для него в порядке. Отобедав, мы возвращаемся ко мне и застаем Джейн с красными глазами и бледную; но, хвала небесам, она наконец-то перестала плакать.

– Я этого не вынесу, – жалобно говорит она мне, словно женщина может выбирать, что она вынесет, а что нет. – Я не вынесу нового вдовства! Я не вынесу жизни без него. Я не могу думать о вдовьей жизни, но о новом браке даже помыслить не хочу. Я его жена, в смерти, как и в жизни.