– А это откуда?

– С камеры дорожной полиции, – ответил я, – двенадцать секунд назад.

Она вскинула брови.

– И как ты сумел?.. Впрочем, это не мое дело. Выглядит он крутым и тертым.

– Он такой и есть, – сказал я, – вон смотри, где воевал, что умеет еще, кроме как водить «Тойоту»… кстати, бронетранспортер водит тоже, вон даже фото… А это из крупнокалиберного бьет по вертолету… Судя по вектору, вертолет набрать высоту не успеет, времени на маневр тоже нет…

– Блин, – сказала она встревоженно, – чей вертолет?

– Да какая разница, – ответил я.

– А вдруг наш?

Я изумился:

– У тебя есть вертолет? У меня нет точно.

– Гад ты, – буркнула она. – Нет в тебе священного патриотизма и духа Отечества.

– Все мы питекантропы, – сообщил я. – Ты не представляешь, как смешно будет вспомнить наше питекантропье, когда станем сингулярами! Если, конечно, восхотим такое вспомнить. Это даже не детство, это амебство.

Она нахмурилась и дальше вела молча, только поглядывала в окошко. Темный джип на одном из перекрестков свернул, но я предположил, что передал нас другому, Ингрид же промолчала.

Я изредка поглядывал на ее орлиный профиль, сосредоточена и вообще нацелена на бой и полное искоренение преступной деятельности. Еще не понимает более важную проблему, чем искоренение преступности. Ей кажется, что власть чересчур гуманничает, хотя на самом деле власть всегда власть, гуманизм и власть несовместимы.

Если ей сказать правду, это ужаснет и наверняка повергнет в депрессию. На самом деле полный контроль над исполнением законов не вводится совсем по другой причине, хотя ввести технически просто и уже дешево.

Все дело в том, что самые лучшие умы в психологии твердят в один голос, что человечество, лишенное возможности вести себя противозаконно, быстро деградирует.

Потому поддерживается строго определенный уровень законности, чтобы, как говорят в правоохранительных службах, слишком не наглели.

Было подсчитано, что если установить строгий контроль за супругами, чтобы не ходили тайком друг от друга на сторону, то семей разрушится в восемь раз больше, чем при адюльтерах. Не на восемь процентов, что и так было бы много, а в восемь раз! Правительству не все равно, крепкие семьи – это весомая прибавка к росту ВВП!

То же самое и с преступностью. Уничтожь ее целиком, а возможности есть, инициативность населения упадет, как и в случае нарушения супружеской верности, не на проценты, а в разы! А то и вовсе прекратится.

Нет уж, дешевле держать штат полиции и всякого рода следователей по выявлению, чем жить среди населения с полностью подавленной инициативой.

Потому что инициативность и преступность друг от друга неотделимы. Грани между ними нет. Мы сами проводим ее то здесь, то там в зависимости от идеологии, уровня просвещения, требования общественности, а часто просто по наитию.

Ингрид не понимает, почему я время от времени поглядываю на нее покровительственно, словно бывалый майор на молодого лейтенантика, но на самом деле в сложных вопросах она даже не лейтенантик, а солдат-первогодок.

В окнах полицейского участка горит яркий свет, и, хотя все зашторено, чувствуется по мелькающим теням, суета еще не закончилась, даже чуть выше нормы, так мне показалось.

Ингрид ничего не заметила, вижу, однако, перед дверью ее отдела навстречу попался Андрей, все такой же полный энергии, словно сейчас утро, даже проводил блудливым взглядом чью-то женскую попку, но при виде нас торопливо сделал шаг вперед.

– Стоп-стоп!.. Ингрид, дело о хищении двенадцати миллионов наверху сочли то ли слишком важным, то ли еще чего…

– Говори быстрее, – прервала она.

– Сверху прислали двух следователей, – сообщил он страшным шепотом. – Сейчас оба там у тебя…

Она рванулась к двери своего кабинета.

– Да кто посмел…

Он ухватил ее за руку.

– Тихо-тихо, остынь. С ними начальник полиции. И чин из Главного департамента. Похоже, из ФСБ или еще что-то не наше. Но серьезное. Так что лучше туда не лезть… если не с чем.

Она нахмурилась, я посмотрел на Андрея с интересом. Бравый сержант, с виду умом не блещет, но то ли интуиция развита, то ли наши рожи говорят яснее ясного, что успехов у нас ноль. Если не считать, конечно, что отрицательный результат тоже результат, но это хоть и верно, но как-то слабо утешает.

– Сейчас допрашивают друга твоего напарника Жоржика, – пояснил он, – можешь посмотреть. Туда можно.

Про меня он ничего не сказал, явно мне смотреть нельзя, потому я пошел сам, уверенный, как носорог по саванне с антилопами. Похоже, мне удалось себя поставить, на меня посмотрели с неуверенностью, но остановить не решились.

Из кабинета начальника участка через широкое окно с поляризационным стеклом хороша видна комната для допросов. Мавры сделали свое дело и пошли на хрен, но смотреть не запретили, и за то спасибо, и мы с Ингрид торопливо бросились к этому окну, настолько прозрачному, что приходится напоминать себе, что с той стороны это простое чистое зеркало.

Допрашивают одного из тех, кого мы застали тогда в брошенном цехе, а потом он вместе с Германом отстреливался в домике, похожем на очень удаленный сортир.

Сейчас этот лупоглазый Жоржик даже с наручниками на руках смотрится крутым и опасным. Даже опаснее, чем тогда, когда омоновцы провели их с Германом и еще одним мимо нас к полицейскому автобусу.

И уже не Жоржик, а Георгий Авилов, что Джорж, Георг и много других модификаций, что произносятся куда как уважительнее.

Следователей двое, то ли для игры в хорошего-плохого, то ли следят друг за другом, а потом стучат по одиночке руководству. Один массивный и вальяжный, по его виду уже готов занять кресло повыше, сложить обязанности на толковых помощников и жить в свое удовольствие, второй худой и жилистый, этот еще боец, такие на ходу подметки рвут, сел напротив Авилова, впившись в него острым взглядом, а вальяжный стоит в сторонке, как бы наблюдая и оценивая, дескать, он хоть и стоит, но по рангу выше…

Я услышал, как Авилов говорит с тоской в голосе:

– …не понимаете, что все бессмысленно, если нет бессмертия?.. Все, чего я достиг, что сумел… все исчезнет вместе со мной! Зачем качал мышцы, собирался поступить в универ?.. Как только откину копыта, меня не станет. И весь мир для меня исчезнет. Как исчезну и я. Только потому я и принял предложение помочь… ну, в том деле.

Жилистый проговорил с сочувствием:

– С такими взглядами… гм… да, понимаю. Интеллигент. Жизнь всего дороже. Но насчет кражи гранта ты узнал совсем недавно? После того как вас захватили?

Авилов буркнул:

– Ну да, и что?.. А я раньше был сторонником этого, как его… семинаризма!