Мокриц снял золотую фуражку и посмотрел на нее. Аватар, так сказал Пельц. Человеческое воплощение бога. Но он не был богом, он был просто жуликом в золотом костюме, и афера подошла к концу. Где же теперь его ангел? Где же боги, когда они так нужны?

Боги могли бы помочь.

Фуражка сверкнула в свете костра, и в голове Мокрица зажглись искры. Он не смел дышать, пока мысль окончательно не оформилась, чтобы не спугнуть ее, но это была такая простая идея. Честному человеку такое никогда не пришло бы в голову…

– Нам нужна… – произнес он.

– Что? – спросила госпожа Ласска.

– Музыка! – объявил Мокриц. Он вскочил и поднес ладони к губам. – Эй, народ! Кто-нибудь тут играет на банджо? Или на скрипке? Даю одну долларовую марку – коллекционную! – любому, кто сможет изобразить вальс. Слышали? Раз-два-три, раз-два-три?

– Ты окончательно рехнулся? – спросила госпожа Ласска. – Ты точно…

Она осеклась, когда человек в лохмотьях похлопал Мокрица по плечу.

– Я играю на банджо, – сказал он. – А мой приятель Хэмфри так дудит в губную гармошку, что умереть. С тебя один доллар, господин. Монетой, если не жалко, а то ни я писать не умею, ни мои друзья – читать.

– Прелестная госпожа Ласска, – сказал Мокриц, улыбаясь ей во весь рот. – Как еще тебя можно называть? Может, детское прозвище, какое-нибудь очаровательное уменьшительно-ласкательное, против которого ты не стала бы возражать?

– Ты пьян? – возмутилась она.

– Увы, нет, – сказал Мокриц. – А хотелось бы. Ну так что, госпожа Ласска? Я даже спас свой лучший костюм!

Она была явно озадачена, но ответ успел выскочить до того, как цинизм забаррикадировал ему выход.

– Мой брат называл меня… кхм…

– Да?

– Убийцей, – сказала госпожа Ласска. – В хорошем смысле слова. А ты даже и думать не смей называть меня так.

– Как насчет Шпильки?

– Шпильки? Ну, Шпильку я как-нибудь переживу, – сказала госпожа Ласска. – Значит, и ты тоже. Но сейчас не время танцевать…

– Как раз наоборот, Шпилька, – сказал Мокриц, лучась в свете костров. – Самое время. Мы будем танцевать, а потом убираться и готовиться к открытию. Разберемся с почтой, отстроим заново здание, и все станет так, как прежде. Вот увидишь.

– Знаешь, может, правду говорят, что работа на Почтамте сводит людей с ума, – сказала госпожа Ласска. – Откуда же ты возьмешь деньги на новое здание?

– Божьей милостью, – сказал Мокриц. – Верь мне.

Она уставилась на него.

– Ты это серьезно?

– Абсолютно, – сказал Мокриц.

– Будешь молиться о деньгах?

– Не совсем, Шпилька. Они слушают молитвы по тысяче штук в день. У меня другие планы. Мы вернем Почтамт на место, госпожа Ласска. Мне не нужно мыслить как стражник, как почтальон или как клерк. Мне просто нужно все делать по-своему. А к концу недели я разорю Хвата Позолота.

Ее рот превратился в идеальную букву «О».

– И как же ты это сделаешь? – выдавила она.

– Понятия не имею, но нет ничего невозможного, если я смогу потанцевать с тобой и сохранить все пальцы на ногах. Потанцуем, госпожа Ласска?

Она была изумлена, удивлена и смущена, а Мокрицу фон Липвигу нравилось это в людях. Без всякой на то причины он почувствовал себя предельно счастливым. Он не знал, почему и что делать дальше, но знал, что это будет здорово.

Он ощущал в себе этот забытый электрический разряд, который зарождался глубоко внутри, когда он стоял напротив банкира, разглядывающего бумажку тончайшей работы. Вселенная задерживала дыхание, а потом банкир улыбался и говорил: «Отлично, господин Вымышленное Имя, я распоряжусь, чтобы деньги принесли немедленно». Это был азарт – не погони, но стояния неподвижно, азарт сохранения спокойствия и самообладания и неподдельности, чтобы на один короткий миг, но обмануть весь мир и крутануть его на пальце. Все было ради этих моментов, когда Мокриц чувствовал себя по-настоящему живым, и мысли струились как ртуть, и даже воздух искрился вокруг него. Позже за это чувство придется расплачиваться. Но пока – пока он летел.

Он снова был в игре. Но сейчас, в свете горящих вчерашних дней, он вальсировал с госпожой Ласской под слаженную игру разлаженных инструментов.

Потом она ушла домой, озадаченная, но со странной улыбкой на лице, а Мокриц поднялся к себе в кабинет, в котором целиком недоставало одной стены, и понял о религии кое-что такое, чего никогда раньше не понимал.

В четыре утра юный жрец Крокодильего бога Оффлера плохо соображал, что происходит, но человек в фуражке с крыльями и в золотом костюме, похоже, держал ситуацию под контролем, и жрец решил не возражать. Особым умом он не отличался, потому и работал в эту смену.

– Ты хочешь доставить это письмо Оффлеру? – переспросил он, зевая. Мокриц всучил ему конверт.

– Оно адресовано ему, – сказал Мокриц. – И снабжено маркой, как положено. Аккуратно оформленное письмо всегда обратит на себя внимание. Я также принес фунт сосисок в соответствии с обычаем. Крокодилы любят сосиски.

– Видишь ли, строго говоря, боги слушают молитвы, – сказал жрец с сомнением. В храме было пусто, если не считать маленького старичка в грубом халате, мечтательно подметающего пол.

– Насколько мне известно, – сказал Мокриц, – сосисочные дары достигают Оффлера, будучи поджаренными, верно? И сосисочный дух возносится к Оффлеру посредством запаха? А потом вы съедаете сосиски?

– Хм, нет. Не совсем. Вовсе нет, – ответил юный жрец, который знал правильный ответ. – Непосвященному может так казаться со стороны, но, как ты и сказал, истинная сосисочность попадает напрямую к Оффлеру. Он, естественно, съедает дух сосисок. Мы же съедаем лишь их земную оболочку, которая, уж можешь мне поверить, обратится в пыль и прах в наших ртах.

– Тогда понятно, почему запах у сосисок всегда лучше, чем вкус, – сказал Мокриц. – Не раз это замечал.

Жрец был впечатлен.

– Ты богослов, господин? – спросил он.

– Я… работаю в смежной сфере, – ответил Мокриц. – Но веду я вот к чему. Если ты прочтешь это письмо, это будет равносильно тому, что сам Оффлер читает его, верно? Твоими глазницами дух письма вознесется к Оффлеру. А потом я отдам тебе сосиски.

Юный жрец в отчаянии огляделся. Час был слишком ранний. Когда твой бог, образно выражаясь, бездельничает, пока песочек у воды не прогреется, старшие жрецы тоже отсыпаются.

– Наверное, – сказал он нехотя. – Но лучше тебе дождаться дьякона Джонса…

– У меня времени в обрез, – сказал Мокриц. Повисла пауза. – Я принес медовую горчицу, – добавил он. – Идеально сочетается с сосисками.

Жрец внезапно оживился.