По траве, хихикая и звеня браслетами, семенили невольницы. Зукурия шла первой, с открытым лицом и без хиджаба. Покачивая широкими бедрами, она то и дело оборачивалась к отстававшему от остальных халифу – аль-Амин прихватывал то одну девушку, то другую, привлекал к себе и принимался долго, глубоко целовать, придерживая за звенящие серьгами уши.

В темной впадине пупка Зукурии блестело украшение – певица сверкала голым животом и плечами, даже безрукавку сбросила. Длинная золотая бахрома под лифом колыхалась в такт дыханию, звякали золотые кругляши на широком поясе шальвар, стукались с металлическим звоном ножные браслеты. Которая из них Зухра, интересно знать?

– Покажи мне эту… как ее… – брезгливо пощелкала Зубейда пальцами. – Ну же, как звать эту дочь блуда?

– Зухру?.. – склонился поближе евнух.

От него почти не пахло потом – видно, поддел под халат хлопковую стеганку.

Кафур показал на ту, что стояла, подбоченясь и изогнув под ладонью тонкую талию.

Тощая какая. И смуглая, почти как нубийка. Впрочем, при таком освещении они все казались темнокожими. Волосы убраны наверх, как сейчас носили девушки в домах наслаждений, и перевиты длинными золотыми лентами. Шея с такой прической действительно казалась стройнее и длиннее, голова под тяжестью поднятых к затылку кос откидывалась назад, грудь выпячивалась, а живот соблазнительно втягивался. Живот у этой Зухры, вздохнула про себя Зубейда, и впрямь был идеально плоским. Впрочем, в шестнадцать лет все мы были стройны и гибки, как ветка ивы…

Оторвавшись от губ прижимавшейся к нему всем телом девчонки – а вот эта точно коричневая, как жареная рыба из Ханатты, небось все они бесстыжи в любви с самой ранней юности, содержатели домов наслаждений их охотно покупают, – аль-Амин легонько оттолкнул рабыню… и увидел мать.

И тут же выпрямился и нахмурился, словно не провел перед этим несколько часов под массирующими нежными руками невольниц.

Раздвинув хихикающую стайку, халиф вскинул голову и пошел прямиком к ковру, на котором сидела Ситт-Зубейда.

Она со странным чувством смотрела на молодого человека в простой хашимитской куфии и одноцветном халате. Ей всегда хотелось, чтобы Мухаммад возмужал. Остепенился. Женился и завел ребенка. Принялся за государственные дела. Так почему же?..

– Мир вам от Всевышнего, матушка.

Он уже садился напротив, на заранее приготовленную квадратную подушку.

– Мать халифа приветствует халифа, – тихо проговорила Зубейда, отдавая полный церемониальный поклон.

Подняв голову, она встретила недоуменный, полный растерянности взгляд:

– Да что с вами, матушка? Я опять чем-то перед вами провинился?..

– Ты совсем забыл меня, Мухаммад, – ласково попеняла она, разгибая спину и усаживаясь поудобнее.

Невольница подала ей в одну руку веер, в другую стаканчик с чаем.

Скромно одетая рабыня наполняла пахнущим мятой отваром стаканчик аль-Амина.

– Подать вина? – улыбнулась она сыну.

Но тот сидел, отвернувшись к саду. Замотанные в тяжелые ткани фигурки лютнисток чернелись под раскинувшей плети ветвей старой ивой. Тренькали настраиваемые струны.

– О чем вы хотели просить меня, матушка? – повернулся, наконец, Мухаммад.

Она честно ответила:

– Не делай этого, прошу тебя. Назначь малыша наследником аль-Мамуна, не своим. Не нарушай клятвы, не нарушай завещания отца. Всеми именами Всевышнего заклинаю тебя – не делай этого.

– А Юмагас тоже не надо отпускать повидаться с родителями, да?

Ах, вот оно что…

Да, она послала ему гневное письмо не далее чем неделю назад. Супруга халифа не покидает Младший дворец! Она выезжает только вместе с эмиром верующих!

– Мухаммад, дитя мое, а не проще ли ее родителям приехать в столицу? Путь неблизкий, на дорогах полно карматов и разбойников, они с мальчиком будут сильно рисковать…

– Если ты о брате, то им ничего не грозит. Он не опустится до того, чтобы нанести вред моим родным. К тому же все эти слухи беспочвенны: я не стану начинать войну из-за дурацких налогов в пограничье.

– А ты не думаешь, что он начнет войну с тобой после того, как ты изменишь порядок престолонаследования? – Выдержка начинала изменять Зубейде – как всегда, когда ее сын отказывался понимать очевидное и принимался настаивать на очередной глупой прихоти.

И тут аль-Амин расхохотался.

Он смеялся так, что расплескал половину чая, залив колено. Ему даже пришлось отдать стаканчик рабыне, чтобы поправить куфию и утереть выступившие на глазах слезы. Наконец, он сумел выговорить:

– Да кто, кто вам сказал такую глупость, матушка! Плохие, знать, у вас шпионы. Кстати, я приказал схватить этого якобы калеку, который, как скорпион, ползал по моему дворцу, а потом бегал к вам с докладами…

Вот как, значит…

Зубейда развела руками:

– Ты лишил меня своего общества, сынок, – что прикажешь делать? Приходится узнавать о твоих обстоятельствах от чужих людей. Может, ты сам мне расскажешь, что думаешь об этом деле? Раз уж нашел время навестить родную мать?

Вот этого она говорить совсем не хотела. Да еще и таким злобным голосом. Но – вырвалось.

Мухаммад ей выпада не простил:

– А как указ выйдет, так и узнаете, матушка.

И принялся подниматься с подушки. Зубейда успела перехватить узкий рукав халата:

– Прости, сынок, я погорячилась.

Надулся, но сел обратно.

Все-таки он так и остался мальчишкой – ни выдержки, ни умения отвечать ударом на удар. Все как в детстве: можем только надуться и уйти, кусая губы и еле сдерживая слезы. И в кого он только такой…

– Сынок, вся столица твердит одно и то же – война неминуема, маленький Муса – наш следующий халиф…

– Нет, – отрезал аль-Амин. – Ибн Махан может сколько угодно жужжать мне в ухо про то, что мне якобы нужно, но я лучше знаю, что мне нужно, а что не нужно делать. Вот так-то, матушка.

– Я… рада за тебя, Мухаммад, – едва сдерживая слезы, ответила Зубейда. – Мой… мальчик.

Услышав про «мальчика», он снова надулся.

– А про… – как бишь ее звать-то? ах да, вспомнила, – …Юмагас – ты подумай еще, хорошо? Опасно ведь, а Муса – каково грудному младенцу-то трястись в паланкине по жаре и пылище? И что такого срочного в этом визите, неужели нельзя подождать хотя бы годик?

– У них обычаи такие, – важно ответил аль-Амин, поправляя куфию. – Матушка моей супруги, Улдзэйту-гоа-бигэчи, совсем плоха стала в последнее время, надобно поехать ее проведать. Раз надо ехать вдвоем – поедем вдвоем с Юмагас.

Кто?.. Ул… кто?! О Всевышний, ее сына подменили. Околдовали. Он хочет сорваться из столицы и поплестись с караваном, чтобы навестить больную тещу с варварским непроизносимым именем. Да помилует его Всевышний…