Прошла минута. Пока все нормально: Кашинский выжимает из своих рук всю мощь, Сергей подобно огромной пиявке распростерся на скользком дне камеры, замутив воду поднявшимся илом. Все нормально, пока охранники не ступят в само помещение. Но рискнут ли бродить по нему по пояс в воде?

Луч фонаря изменил направление, он пробежал по стенам и... словно юркнул под воду, высвечивая мутное дно, на котором расплывчатой тенью обозначился силуэт человека. Расплывчатой — это хорошо. Рябь, проникающая в камеру с моря, смазывала очертания диверсанта, затаившегося у правой от охранников стены. Когда свет прошелся по телу Сергея, ему показалось, что с него сдирают кожу, обнажая крутые переплетения мышц. Вот свет залил лицо... но мгновением позже оставил его в тени.

Две минуты прошло. Усердие охранников удивляло. Собаки еще не успокоились? Видимо, нет, поскольку фонарь в руке стражника снова был направлен на решетку.

«Держи, Тритоныч!»

Кашинский боялся выдать себя скрежетом зубов и... матом. В любое мгновение он, закаленный в самых невероятных условиях, готов был бросить эти гребаные болванки, которые он, как Паниковский, пилил целых два часа и сменил два «полотна», и открыть по иранским придуркам огонь из автомата.

«Сколько можно!» — стонал он. Ему казалось, он держит не металлические прутья, а диван со своей стокилограммовой тещей — за ножки и в горизонтальном положении, чтобы древняя, как Китайская стена, старуха не сползла к борту.

«Твою мать!» — выбивался он из сил. В ушах пульсировало непомерное давление, в них начал трепыхаться, как карась в бредне, пронзительный писк. Нет, первой лопнет голова, а уж потом треснут мышцы на руках.

Свет снова прошелся по телу Перминова. Сергей представил, что видит сейчас охранник под толщей воды: будто бы небольшое углубление или нанос ила. Впрочем, черт его знает, что он видит. Похоже, фонарик в руках слепого пирата Пью. Ему проще ткнуть палкой или пальнуть в подозрительное место из пистолета.

Почти три минуты уже светит, баран! Еще немного, и придется продувать балласт, подумал Сергей. Больше трех минут без воздуха он не выдержит.

И снова луч фонаря уперся в решетку.

«Все, бросаю!» Тритоныч, понимая, что положение у Сергея такое же безнадежное, решил досчитать до трех.

«Один...» — считал Кашинский, уже с минуту находясь без воздуха.

«Два...» — И подумывал, сколько времени у него уйдет на то, чтобы взять такими безжизненными руками пистолет.

«Три!»

Только он собрался осуществить свои планы, как камера погрузилась в полумрак. В нее попадал лишь свет с периметра дворика, и то как-то наискось.

И тут Кашинский совершил настоящий подвиг: он держал прутья еще полминуты — не меньше. Когда из-под воды абсолютно бесшумно появился Перминов и с еле заметным шипением втянул в себя воздух, Тритон, приподняв голову, хрипло прошептал:

— Отдирай меня, Серега... Прикипел, на хрен!

Сергей подал ему знак: «Тише!» Необходимо было определить, куда направляются обходчики с собаками. Если пойдут обратно, то придется ретироваться обоим и уже вдвоем держать проклятые железки. Другого выхода пока не было.

Но вот Перминов расслабился: обходчики поднялись по лестнице и скрылись за поворотом, который вел в караулку, а собаки составили компанию двум оставшимся на втором этаже караульным.

Кашинский вполз в камеру и сел на дно. Его, без грузового ремня, малость покачивало.

— Ну, и чего ты расселся? — спросил командир. — Полезли обратно, снаружи передохнем минут десять-пятнадцать.

И когда они выбрались из камеры, Кашинский, повторно готовя автомат к работе, неожиданно спросил:

— Я видел венок у тебя в сейфе: «Якову Моравецу от друзей». Зачем ты его припас, сынок?

Перминов долго глядел в глаза товарища. Ему не хотелось отвечать на этот вопрос. И как объяснить старику, что он хотел спасти Якова, надеть, как порванную шляпу, ему венок на шею и бросить, глядя в глаза: «Это тебе от всей команды. Носи».

Та злость на друга уже прошла, венок не пригодится. Он понял и простил — и это главное. А с другой стороны, часто задавал себе вопрос: имел ли он вообще право судить Якова? Что он знает о нем с тех пор, как тот связался с командой генерала Воеводина? Что знает о причинах, которые толкнули его на все те поступки, которые он совершил? Да и без них получалось, что Сергей лез не в свое дело. Но ведь погибли люди. Пусть не по вине Якова, но при его участии, что ли.

Запутался. Не хочется думать об этом. Хочется домой. Всей командой.

Домой означало просто на родину, а дома как такового у Сергея больше не было. Его дом превратился в рыбацкую шхуну, которая дожидается его в нескольких милях отсюда. И тогда его слова, обращенные к любимой женщине, обретут окончательный смысл: «Я иду в море. Чтобы встретить утреннюю дымку, а потом ночную прохладу. Я пойду все дальше и дальше, и мне будут махать шестами плавучие маяки и вешки, и всегда под килем будет ровно семь футов. А ветер — только попутным».

Да, это было все, что мог обещать себе Сергей. Только это. И если Лене перед походом он говорил «мы», то теперь — только себе и от своего лица.

— Венок — это моя ошибка, — наконец тихо сказал он. — Ты уж прости меня, старина. Я выброшу его в море, как только мы вернемся на лодку. Обещаю.

Собаки предоставлялись сами себе лишь на первом и втором — не считая полуподвальных помещений и внутренней площадки форта — этажах, там, где содержались заключенные. Внутренняя же площадка была предусмотрена для смены караула — мероприятие скорее формальное. С восточной ее стороны, где был выход из караульного помещения, на каменном возвышении, находящемся под навесом, часовые проверяли оружие. Для обитателей северной, южной и западной сторон, чьи камеры выходили во двор, это было, наверное, и показательно. Кто давно содержался в форте, уже привык к этому; классное оружие не производило на них сильного впечатления. Может, завидовали, что не могут овладеть им.

Андрей Кашинский рассказывал, что во дворе этого форта в 1990 году был расстрелян заместитель начальника иранской военной разведки, который «отвечал» за горный север Ирака, где жили курды. Его обвинили в предательстве. Суд вершился здесь, на Черепашьей скале. Так называемый «суд кенгуру», или самосуд.

Коридор между внутренними и внешними камерами был узок — чуть больше метра — и, по сути, замкнутым. Его разрывали лестницы, сходящиеся продолговатыми площадками, и два проема на юге и севере. «К ним не помешало бы по паре балконов», — пришел к неожиданному выводу Сергей. И действительно, со стороны казалось, что в этих местах не хватало примитивных ограждений: хотя бы перил. Пробегающие мимо собаки и прохаживающиеся часовые визуально попадали на край ямы. А в искусственной иллюминации форта они ступали, казалось, по воздуху, как призрачный всадник без головы. И пропадали в узком рукаве черно-серого коридора, чтобы снова появиться фантомами с противоположной стороны.