Неважно. Абсолютно неважно. Просто он будет знать, что он не забыт, что о кем помнили и не забывали ни на минуту.

До того мгновения, которое судорогой пробежит по телу капитана, оставалось всего две минуты.

И диверсанты, изготовив автоматы и стоя у караулки, подгоняли медлительные, как черепахи, мгновения.

Время на Черепашьем острове соответствовало его названию.

— Наша пошла! — во второй раз за последние несколько часов нервно проговорил Сергей, опьяненный выбросом в кровь адреналина. — Наша!..

Полминуты осталось.

Кашинский, неожиданно шагнув к Сергею, тихо сказал:

— Это было нелегко, сынок. Кто бы что ни говорил и что бы ни случилось. Это было чертовски трудно.

«Что с ним?» — удивился замогильному голосу Тритона Сергей. Он предположил, что силы Кашинского на исходе. И он был близок к истине. За последние пару суток сердце Тритоныча столько раз стукнулось в его грудную клетку, столько крови и адреналина перекачало через себя, сколько, наверное, за всю жизнь.

Вот эту работу он считал для себя главной. Словно родился для этих минут. Отдавал им всего себя и не жалел об этом, а скорее благодарил того или то, во что он верил.

Кашинский откликнулся на немой вопрос командира:

— Все нормально. Невязка в пределах нормы.

Позади двойки диверсантов раздался громкий взрыв. По овалу коридора, минуя бойцов, пронеслись осколки предохранителей, трансформаторных пластин, ошметки кабеля автономного питания и искореженная взрывом дверь подстанции. Бойцы встали так, что не попадали под сектор этого ожидаемого обстрела.

Секунды спустя рвануло выше, на гребне форта. Взрыв радиоантенн сопровождал визг взбешенной стальной ленты. Как ужаленная, она пронзительно верещала и долго не могла успокоиться, словно была живой и наравне с гарнизоном несла свою службу.

Диверсанты не шевельнулись. Теперь гарнизон лишился не только слуха и голоса, но и зрения. И они ждали, когда откроется дверь караульного помещения.

Яков резко выпрямился на кровати. Он не спал, словно ожидал этого события. Каким-то образом сумел абстрагироваться от всех мыслей и переживаний. Просто лежал, заложив руки за голову, и смотрел перед собой. Просто ждал утра. Рассвет уже давно перестал радовать узника и ясной погодой, и ненастьем, в котором тоже есть свои прелести.

С недавних пор понял, что ему легче встречать ночь. Закрывать глаза и призывать лишь одно видение, которое смягчало его суровые губы: он думал о жене. Не о встрече с ней, поскольку не мог ее представить, а о жене, находящейся и далеко, и близко, в том времени, которого уже никогда не будет...

...Сердце в груди бешено застучало. Казалось, оно кувыркалось там, выворачивалось наизнанку. Он не гнал прочь момент встречи с товарищами, он кричал на него, отпугивая его своими безумными глазами, сорвался на тот миг, который призывал все эти дни.

Для него пришел час держать ответ.

Сейчас он боялся его, боялся друзей, боялся их глаз, особенно сочувствия, сострадания и радости в них.

Он хотел увидеть их издалека — только издалека. Хотел, чтобы они поняли его на расстоянии, а простили в душе, у самого сердца.

Он мечтал о несбыточном. Такого в жизни не бывает. За все приходится платить, он сам однажды говорил эти слова.

Вот сейчас, когда уха коснулись звуки первых автоматных очередей, его глаза кричали в темноту: «Уходите! Я не звал вас! Вы мне не нужны!»

Истощенный собственными переживаниями и ослабевший от сильных доз наркотика, он боялся не только боевых товарищей и их чувств к нему, но и самого себя.

Однажды ему показалось, что с крыла чайки, пролетавшей мимо окна, сорвались соленые морские капли. И вот сейчас они снова брызнули из глаз. Яков соскочил с кровати и бросился к двери. Надавив на нее руками, он закричал:

— Я здесь! Здесь!

Теперь этот сломленный своими же руками человек боялся, что ОНИ уйдут.

Он был сильным, но все же человеком.

* * *

Автоматы диверсантов разом ударили в распахнувшуюся дверь. Караульные упростили им работу, включив ручные фонарики. По ним, как по светлякам, живо отработали «Калашниковы».

Осада продлится недолго, она будет исчисляться минутами. «Фрогмены» встретят сопротивление двадцати бойцов гарнизона в довольно просторном помещении.

Они работали на «примитиве» — лишь автоматы, пистолеты и ножи. Им не хватало гранат, хотя бы парочки, которые облегчили бы им работу. И словно компенсируя этот пробел, спецназовцы сопровождали каждый выстрел, каждую очередь громкими бессвязными выкриками. Задавили гарнизон еще и психологически.

Опустошив по рожку, оба ушли из сектора обстрела по обе стороны двери и быстро сменили магазины. Света от месяца, который пришел на рогах и пьяно блуждал среди чернеющих облаков, хватало, чтобы обменяться красноречивыми жестами и словами.

По подсчетам Перминова, они с Тритонычем положили шесть-восемь человек; трое корчились буквально у их ног. Оба довольно точно представляли ситуацию: гарнизон форта, подвергшийся внезапной атаке с одной стороны, поспешит к другой. Исключалось, что кто-то воспользуется окнами: они были забраны толстыми решетками.

«Давай!» — кивнул Сергей Кашинскому. Диверсанты, опустившись на колени, дали по нескольку коротких очередей вдоль помещения караулки. И снова не безрезультатно. Беспорядочный ответный огонь из автоматических винтовок и крики, стоявшие в задымленном от пороховых газов помещении, показали, что еще несколько человек, по крайней мере, тяжело ранены. А остальные снова попрут на выход — они попали в капкан толпы. О том, чтобы занять оборону, они не думали по причине охватившей их паники. Диверсанты изначально завладели преимуществом, не давая противнику второго, и последнего, шанса внезапной атаки: ожесточенному сопротивлению.

В таком состоянии кто-то попытался выйти на связь с береговой базой. Перминов выстрелил на голос. И снова удачно.

И еще одна пауза. Опять пришла пора менять магазины — последние. Отработанные спаренные рожки полетели в сторону.

Теперь спецназовцы стреляли форсированными очередями и не так часто, ставя перед собой задачу выгнать остатки гарнизона на пирс. Оттуда у них был только один выход — в море.

И им это удавалось.

Когда в последнем рожке осталось не больше десяти патронов, Сергей уже точно знал, что дерзкая атака, длившаяся около пяти минут, принесла ожидаемые результаты: в караульном помещении никого не было.

— Давай, Серый, — поторопил товарища Кашинский, — ступай за Яковом. А я дочищу здесь.

Чуть поколебавшись, Перминов хлопнул Кашинского по плечу: